Жена для отщепенца, или Измены не будет - Марина Бреннер

сидит, съезжу к Ракуэну один. С супругой… Без супруги тоже отлично будет. Вот же Серебрянка… Зачем писала ему? Дурочка… Теперь придется…»

Теперь придется воевать самому. Со своими…

…призраками.

Глава 30

Завтрак оказался вкусным.

Хотя, почему «оказался»? Давно было известно, что по части кулинарии вздорница Эмелина побьет любого, даже самого искусного кашевара!

Здесь надо также и заметить, хоть совершенно искренне и уверяла льерда Ланнфель мужа, что:

— Готовлю я просто, Диньер. Ничего особо выдающегося. Это ты меня хвалишь, оттого что, верно, лучше никогда ничего не ел. Что в детстве, что дальше куски хватал, вот тебе и нравится. Любая собачья каша за счастье сойдет. Хоть горючая, лишь бы горячая…

И всё же, готовила она вовсе не «просто». За какое бы блюдо не бралась молодая супруга, получалось оно у неё на «отлично». Эмелине достаточно было пробежать взглядом и пальцем по вытертым и уже кое где начавшимся сыпаться страницам доставшейся ей в наследство от матери поваренной книги и, впитав в крепкую, молодую память замудренный текст, выдать очередной шедевр.

Никаких оказий, частых среди молодых хозяек, не помнил Диньер. Никаких сгоревших пирогов, недопеченных булок, перекисшего творога и прочих неприятностей не случалось с Эмми Ланнфель.

Вот уже и много времени прошло с тех пор, как молодожены поселились здесь, а всё ещё помнил льерд тот самый, первый ужин в пустой, необжитой кухне. Ту, первую пищу, «на скорую руку», быстро и «просто» приготовленную женой. Мясной пирог, крепкий чай, сытный, сладкий уют…

— Я же маг, милый. Бытовой маг. Магия Астсонов, их наследство. Их родовой шаррх. Ну и от папеньки, разумеется. Ничего особенного, мы все так можем.

Ну, может быть. Может, и все. Однако же, та первая еда из её рук была, как…

Как первая постель. С ней же, с Эмми. Нет! Не та ледяная ночь, гадкая будто лягушечья кожа, сразу после свадьбы. Другая. Когда Эмелина Бильер наконец — то стала Эмелиной Ланнфель. Истинно. По настоящему.

Вот и сейчас, как бы ни устал льерд, как бы ни был измотан, а оценил старания супруги.

Кусочки тушеного мяса, взрываясь во рту мелкими, перечными брызгами, таяли на языке, стекая в горло весёлыми, живыми ручейками. Домашний, запеченный окорок, обернутый в коричневый от соуса, соленый капустный лист, дразнил румяным боком, исходя жаром и ароматами сухих трав. Громадные ломти хлеба, пересыпанные крупными кусочками лианского цветка ещё, казалось, «дышали» теплом и жизнью, щедро подаренными им Матерью — Печью.

— Вкусно, Эмми, — Ланнфель был совершенно искренне доволен — Уже и есть неохота, а… охота. Понятно, отчего папашка твой такой круглый. Скоро таким же стану.

Льерда Ланнфель, успевшая отхлебнуть кислый, прохладный компот из большой кружки, тут же фыркнула в салфетку, подавившись смехом, и закашлявшись:

— Я представила… ахахаха! Тебя с брюхом, как папаша! Ахххаха! Миленький мой, папеньку не я раскормила. В Бильер кухарка есть. И ещё кухарей нанимают, когда накрывают «большие столы» на праздники… Да и папаша отроду такой, он и в молодости был пухлым. Братья, кстати, в него пошли. Я в мать, такая же мелкая и сохлая.

Прохохотавшись и несколько раз вздохнув, добавила уже спокойнее:

— Ешь, раз нравится. Не наговаривай на себя… Да! Что скажу. Кора уже вечером встанет, легче ей. Говорит, сама не поняла, как так упала. Услышала вроде шум, как будто из купальни… Вошла туда. А очнулась уже в своей комнате, в кровати, а рядом целитель… Кора сильно извиняется, что нам теперь из — за неё траты… Потом поговори с ней, что это не так. Меня она не слушает, а ты всё ж Хозяин. Ага, и ещё вот что…

Навалившись грудью на стол, магичка зашептала, прихихикивая и густо краснея:

— У них с лекарем, похоже, того… этого. Представь, да? Я сейчас зашла, чашки забрать, а он на постели сидит и ей ручки гладит!

— Кому «ей»? — ехидно шепнул льерд в тон супруге — Постели?

— Коре, дурень! Откуда у постели руки — то? Я и говорю, смехота какая…

Ланнфель поморщился.

Веселье жены было неясно ему. Смехота ей… Ему вот будет не смешно, если старикан — лекарь прислугу со двора сведет. Где искать новую? Ну, обещал Рей привести эту родственницу, а где она?

Вот, всё это льерд тут же и изложил супруге, фыркающей аки лесной хохотун.

— Ну что они, уже женятся, что ли? — завелась Эмми, по своему обыкновению, сходу — Просто любезничают. Может, ещё и не выйдет ничего! А девушка эта придет. Рей сказал, она «в день» будет работать. На день приходить, а вечером уходить. Живет рядом. Понял? Мне — то смешно… в их годы!

— Дура ты, Серебрянка, — заключил льерд, откидываясь на спинку стула — Годы… Какие годы тебе? То есть, когда мне будет как этому лекарю, ты меня нахрен пошлешь? Я правильно понял?

— Ох, Диньер! — запричитала Лицемерная Ланнфель, сложив вместе маленькие ладони — Это вовсе и не то, совсем даже не то…

— Ещё как то! Состарюсь, и под зад пинком. А Ригза на мое место. Хорошо, верно?

Эмелина сузила щелками глаза, уже наполнившиеся злыми слезами:

— Дурак…

— Да, — рявкнул Ланнфель — Зато ты умная.

Бурная эта вспышка через секунду уже закончилась, завершившись бурными же извинениями, примирением и обещаниями, что больше никогда, никогда, никогда…

— Ладно, Диньер, — льерда отерла ладонями повлажневшие от слез глаза — Иди поспи. Я тут уберу всё, да подожду эту родственницу Рея. Всё же помощь очень нужна здесь…

…Льерд Ланнфель и не помнил, как добрался до спальни.

Всё произошедшее, слепившись в огромный, тяжелый ком, заполнило голову, выдавив оттуда остатки разума и способность соображать.

Выносливое и сильное, но всё таки человеческое тело, развяленное усталостью и сытной едой, вопило весенней, болотной жабой, настойчиво требуя сна.

Поэтому Диньер, едва только переступив порог прохладной комнаты, сбросив с себя верхний жилет и обувь, повалился в постель, подобно ужравшемуся вусмерть на праздничной гулянке пьянчуге.

— Спи, — велела Эмелина, прикрыв мужа одеялом — Отдыхай, милый…

Легкими шагами пройдя к высокому, узкому окну, вскинув руки и ловко орудуя длинной палкой с крюком, задернула тяжелые шторы. В этом не было особой необходимости, день обещал быть снежным, всё небо затянуло серыми, низкими тучами. Удивительно, но это простое действие добавило уюта помещению, треск камина стал слышнее, а воздух — мягче…

Через минуту Ланнфель уже крепко спал, разбросав в стороны руки и сбив ногами жесткое, волосатое одеяло вниз.

Эмелина же, стоя у кресла, в одной руке сжимала жилет мужа, в другой же — то самое, злополучное письмо, вынутое ею из