Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма - Александр Логачев

— Откопал что-то? Документ? — Он попытался заглянуть через плечо.

— Слушайте, Хромов, — командир терял терпение. — Я и сам не могу разобраться, а тут еще вы. Потом, потом…

Пожав плечами, Хромов не без охоты вернулся к столу, забивать голод, который во всем зверстве проявил себя именно сейчас, когда пахнуло колбасными, сырными и прочими ароматами.

— Жировали, прусаки, — Жох приговаривал уже третий подряд ломоть с мармеладом. — Колбасу копченую рубали. Щедро Гитлер им отвалил из фашистского общака. Видали, клифт на нашем зека. В такой куртке на льдине зимовать можно. Жаль, старшина до этих кофеев не дожил.

— Не подавись, — добродушно и сыто предостерег Хромов, отхлебнув из термосной чашки. — Надо поглядеть, может, диверсант очухался?

— Очухается — сам скажет.

— Спит, — посмотрел Попов.

О командире как-то забыли. И вспомнили только, когда он вдруг резко поднялся, всколыхнув палаточное убежище и вышел, почти выскочил наружу, прихватив фонарик. Сидящие за ночным обедом недоуменно переглянулись: чего это, дескать, с ним?

Потом те, кто выбирался из палатки по разным надобностям, видели включающийся-выключающийся фонарик, бродящий по краю леса, и огонек папиросы.

Минут через сорок командир вернулся. Взгляды сошлись на его лице.

— Ну! — не выдержал Хромов. — Что случилось? Что ты нашел?

Шепелев молча сел на один из немецких рюкзаков. Достал из кармана зажигалку. Открыл крышку, закрыл.

Хромов подошел к нему.

— Пойдем поговорим, капитан, — метнул он глазами на выход из палатки.

Шепелев Хромова понял: тот думает, что командир не хочет делиться добытыми сведениями при подчиненных.

— Садитесь, капитан, — щелкнула, захлопнувшись, крышка бензиновой зажигалки, — и слушайте.

Шепелев сделал выбор, но не был уверен, что поступает правильно. Что точно — он поступит неразумно. Существовал еще и пик неразумия, на который капитан взбираться не собирался — это доставить бумаги в НКВД. Разумно было бы, с точки зрения здравомыслящего человека, уничтожить два листа тонкой бумаги, будто их и не существовало, сказать, что они содержали полную чушь (допустим, любовное письмо или правила применения ваксы), и не говорить больше ничего. Немец, если его придется куда-нибудь доставить, о бумагах ничего сообщить не должен. Немца с содержанием ящика, конечно, не знакомили. Ему приказали лишь доставить порученный груз в указанное место.

Все шито-крыто, никто никогда не узнает.

Перед капитаном сейчас находились те, с кем за последние дни породнила смерть, идущая по пятам и ждущая впереди. С кем вместе предстоит идти на почти верную смерть. И это заставляло капитана рассказать им все. Интуитивное понимание, что именно так надо поступить, несмотря на все протесты здравого смысла.

— Вы должны знать, — произнес капитан, — что старшина Зотов погиб не из-за груды ржавого железа. Такой смертью можно гордиться, он спас другие жизни, многие жизни. Взгляните, — капитан достал из бокового кармана маскировочной куртки два тонких, зашуршавших в пальцах листа. — Бумажки. Клочки, которые помещаются в кулаке, которые боятся воды и сгорят за секунду. И этим можно угробить столько людей, что не снилось ни одной бомбе. А урон стране можно нанести такой, какого не добьется ни один диверсант, взорви он хоть Генеральный штаб. Хромов, вы помните дело Тухачевского?

— Ну, — растерялся Хромов, — да. А что?

— Вы помните, на чем основывалось обвинение, предъявленное Тухачевскому, Уборевичу, Якиру, Корку и другим? Я имею в виду не приговор, где просто перечислены статьи Уголовного кодекса и не стенограмму судебного процесса. Я имею в виду полное следственное дело, с которым вас и меня знакомили на секретном совещании у комиссара второго ранга в начале тридцать восьмого года. Вспомнили?

— Ну, вспомнил, — Хромов в задумчивости теребил коротко стриженые волосы. — Я ничего не понимаю! Причем тут Тухачевский?

— Сейчас поймете! Припоминайте в подробностях следственное дело. Сразу забудьте о чистосердечных признаниях и о показаниях обвиняемых, данных друг на друга. Вспомните только те документы, с которых и началось следствие. Документы, переданные нашей разведке Бенешем[41].

Переписка Тухачевского с германским генералитетом, записи тайно подслушанных телефонных разговоров генералов вермахта, донесения секретных сотрудников гестапо, следивших за своим Генеральным штабом, вступившим в заговор с нашим Генеральным штабом. Особое внимание обращаю на личные письма Тухачевского, где он называет имена своих сторонников.[42]

— Нам же просто перечислили документы. Кто бы нам показал такие бумаги! — воскликнул Хромов, подумав, что поддается на очередную заумь командира. Спору нет, немцев он вычислил блестяще, но вот от этой победы его и понесло на сивом мерине в страну головокружений.

— Да, перечислили. И зачитали выдержки из письма маршала, как было сказано, в которых он с головой выдает себя, признается в преступных замыслах. Я и хотел, чтобы вы вспомнили это перечисление и эти короткие выдержки.

Лева с тревогой наблюдал за командиром — таким он его еще не видел. Командира покинуло его обычное спокойствие, в нем набирала силу, как самолет высоту, взвинченность. Лева понял, что это злость, пока еще не явная за ширмой ровного голоса.

— А вы помните, что с двадцать восьмого по тридцать первый годы Тухачевский занимал пост командующего войсками Ленинградского военного округа? — не дожидаясь ответа, продолжил Шепелев. — Теперь суммирую. Будущий изменник родины вынашивал планы военного переворота с целью свержения советского правительства и захвата власти еще с конца двадцатых — начала тридцатых годов. В то время он часто бывал в Германии в рамках нашего тогдашнего активного сотрудничества с рейхсвером. В Германии он вступил в сговор с немецкими военачальниками и некоторыми из влиятельных лиц рейха, которые обещали германскую поддержку его планам свержения советского правительства. И потом вел с ними тайную переписку. Начиная с этого времени, Тухачевский набирал себе сторонников из числа наших военных, то есть из тех людей, кого он знал и на кого мог положиться. Его приспешники оказались вместе с ним на скамье подсудимых и были вместе с ним расстреляны сразу по оглашению приговора. Но все ли? Но те ли?