Ловец мелкого жемчуга - Анна Берсенева

За дверью стояла женщина – он сразу понял, что здешняя, деревенская. Шел дождь, и на ее голову был накинут капюшон вылинявшей болоньевой куртки.

«Как принцесса на горошине», – подумал Георгий, хотя меньше всего эта женщина была похожа на принцессу.

Определить, сколько ей лет, было невозможно. Невозможно было даже понять, молодая она или не очень. Видно было, что не старая, но точнее… Точность ее возраста была съедена однообразной жизнью, из-за которой весь ее облик тоже сделался каким-то однообразным, невнятным. Но в ее простом блеклом лице Георгий почувствовал что-то тихое и ясное.

– Здравствуйте, – сказала она, снизу вверх глядя на него. – Вы простите, что побеспокоила…

– Заходите, заходите, что ж вы стоите на дожде? – пригласил он.

Войдя в дом, женщина откинула капюшон и обвела взглядом комнату.

– Прибрались вы уже, – сказала она. – А я-то извиниться пришла.

– За что? – удивился Георгий. – Я думал, вы хозяйка, выселять меня пришли.

– Нет, – улыбнулась женщина. – Я не хозяйка. Мила меня зовут.

Имя тоже очень подходило к ее облику – так же, как и едва заметная улыбка.

– А меня Георгий, – кивнул он и замолчал, не зная, что еще сказать. – Да вы садитесь, – спохватился он. – Чаю попьете?

– Спасибо, не буду вас затруднять, – отказалась она. В этих ее словах, а главное, в интонации, с которой они были произнесены, послышалось неожиданное изящество. – Я думала, может, вы к нам перейдете…

– К вам? – удивился Георгий. – Почему к вам? И к кому – к вам?

– Да муж сказал, вы насчет комнаты к нам заходили, – объяснила она. – Мы через три дома от вас живем, помните? Я в больнице лежала, в Александрове, а он вам отказал не подумавши. Я только сегодня вернулась, – добавила она.

– Вот тот, щербатый – ваш муж? – поразился Георгий. – То есть, в смысле… – тут же смутился он. – Да, я заходил. Но я, знаете, потом сразу этот дом нашел. Ну, он открытый стоял, я и подумал, что… Если нельзя, я освобожу, конечно. Но не хотелось бы. Я уже и привык как-то, – улыбнулся он.

– Почему же нельзя? – Мила улыбнулась в ответ, и Георгий увидел, что сбоку у нее не хватает зуба.

Ему стало стыдно, что он назвал ее мужа щербатым. Ему вообще сразу стало стыдно перед ней, хотя и непонятно было, за что.

«Еще про народ чего-то там рассуждал! – сердясь на себя, вспомнил он встречу с ее мужем. – Какой народ, при чем народ? А она тогда кто? А я?»

– Вы не беспокойтесь, живите тут, если по душе пришлось, – сказала Мила. – Хозяйка еще прошлый год умерла, а сын ее, Сашка, в Александрове живет. Он и был-то последний раз на похоронах только. У него женщина в Александрове, – зачем-то объяснила она. – Не жена, а так живут. Конечно, если выгонит она его, он сюда приедет. Куда ему еще деваться, пьянице?

– Ну, может, еще месяц-другой не выгонит, – улыбнулся Георгий. – Так и доживу до конца съемок.

– Может, и не выгонит, – кивнула Мила. – Мы, бабы, терпеливые.

– А вы… – начал Георгий, но закашлялся: все-таки дом прогрелся не в первый день, и он, как обычно, успел простудиться.

– Простыли вы, – покачала головой Мила. – Пришли бы к нам в баню, мы по субботам топим. Теперь будем топить, – уточнила она. – Без меня-то Коля ничего не делал, пил только. А теперь я с больницы вернулась, буду топить.

Ее лицо выглядело таким бесплотным, таким прозрачным, что казалось, оно насквозь просвечивается даже тусклым светом единственной лампочки, висящей под низким потолком, – просвечивается так же, как негустые ее светло-русые волосы. Словно струна была в ней натянута, и Георгий почувствовал, как сердце его отзывается какой-то неловкой жалостью на почти беззвучное подрагивание этой струны.

Из-за неловкости он всегда делал или говорил что-нибудь такое, от чего эта неловкость только усиливалась.

– Вы вылечились уже? – ляпнул он и тут же прикусил язык.

– Ой, не знаю, как и сказать. – Мила, к счастью, никакой бестактности в его словах не расслышала. – Мне же двадцать пять уже, восемь лет замужем, а родить никак не могу. От этого и лечилась. А вылечилась или нет, кто его знает?

– Вам, наверное, в санаторий надо поехать, – зачем-то посоветовал Георгий. – Есть же такие санатории – грязи всякие…

«И про козла этого забыть хоть на месяц, – подумал он. – Глядишь, и родила бы».

– Какой там санаторий! – махнула рукой Мила. Кажется, она была слишком бесхитростна, чтобы заметить двусмысленность его слов. – Меня вон две недели только не было, а Коля сколько всего с дому пропил! Спасибо, соседка приглядывала как могла, а то бы из мебели один подоконник остался. Она и корову доила. Вы берите у нас молоко, – предложила она. – Я чисто дою, не беспокойтесь, и денег много не возьму. Творог делаю тоже, масло сама сбиваю. Берите!

– Спасибо, – кивнул Георгий. – Я люблю молочное, все буду брать.

– Вам надо, – серьезно сказала Мила. – Вон вы какой большой. Ну, заходите, как время будет.

Она снова накинула капюшон и вышла в сени. Георгий проводил ее до порога и долго еще смотрел вслед, хотя ее давно уже не было видно сквозь пелену дождя. Он не знал, что делать с непонятной своей жалостью к этой женщине с прозрачным лицом и виноватым взглядом.

Солнце опустилось совсем низко, повисло прямо перед окном. Комната наполнилась золотым вечерним светом, в котором покой смешивался с почти неуловимой тревогой.

«Ускользающее от определения, но понятное взору… – вспомнил Георгий, и Полина как будто опять мелькнула перед ним и улыбнулась, исподлобья глядя черными своими глазами. – Где это у Чехова такое написано?»

Он сел на лавку у окна, положил на подоконник книгу и забыл обо всем.

Те слова он так и не нашел, но нашел другие.

«Огни были неподвижны, – читал Георгий при последнем свете вечернего солнца. – В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки…»

Эти слова, написанные сто лет назад, вдруг открылись ему во всей их живой простоте, открылись так ясно, словно та самая важная тайна жизни стала понятна и его взору – понятна без слов. Это было то самое, что он увидел сегодня в визир камеры, что было на Полининой картине и в ее улыбке, – и Георгий засмеялся от счастья, которое коснулось его так неожиданно и необъяснимо.

– Об этом, Гора, обычно на пятом курсе задумываются. – Валера не отрываясь смотрел на поплавок, и поэтому казалось, что он не с Георгием разговаривает, а так, произносит нечто в пустоту. – А на первом-втором у всех крыша едет, все гениями себя считают. Думают, перед ними все открыто, и что закрыто – то тоже открыто. А ты вот… То ли время такое ускоренное, то ли ты из молодых, да ранний.