Любовь вне закона - Сергей Майдуков

Бросок вышел не слишком удачный. Не расставшийся с пистолетом Неделя был вынужден действовать левой рукой. Граната описала нелепую кривую дугу и упала совсем недалеко, в каких-нибудь десяти метрах. Только тогда Неделя додумался сделать то, что следовало сделать с самого начала. Сорвавшись с места, он кинулся за дом, где врезался в сухой малинник одновременно с горячим всплеском взрыва. Несколько осколков пронизали кусты, срезая побеги, но ни один из них не задел Неделю.

Ободранный и исцарапанный, как драчливый кот, он не полез обратно, где рисковал нарваться на Джерри, а двинулся вперед. Тот, несомненно, поспешил на место взрыва, чтобы добить жертву. Подтверждением этому стали выстрелы над головой. К этому времени малинник надежно прикрыл беглеца, так что Джерри был вынужден палить наугад, ориентируясь по качанию верхушек кустов.

Наткнувшись на старые грабли, забытые здесь когда-то давно, Неделя вооружился и принялся ворошить ими заросли на безопасном расстоянии от себя. Джерри тотчас открыл почти непрерывный огонь, посылая в кусты пулю за пулей. Выстрелы следовали один за другим в одинаковом ритме, пока не наступила тишина. Неделя решительно поднялся во весь рост и, держа трофейную «беретту» двумя вытянутыми руками, направил ее на Джерри, суетливо запихивавшего обойму в рукоятку своего пистолета.

Увидев перед собой высунувшегося по грудь врага, он выронил оружие и побежал. Третья по счету пуля настигла его, клюнув под левую лопатку. Всплеснув руками, как бы в отчаянии, Джерри упал.

Раздвигая колючие ветки, Неделя выбрался из малинника и остановился, глядя на трупы братьев.

— Интересно, кто из вас кот, а кто мышь? — пробормотал он, смутно припоминая древний американский мультик.

Том и Джерри не ответили. Но если бы и ответили, Неделя бы их не услышал. Похолодев, он вскинул взгляд на окно, за которым уловил какое-то движение. Если бы там находился стрелок, то прикончить стоящего внизу ему не составило бы ни малейшего труда.

Выстрела не последовало. Движение за треснувшим стеклом прекратилось. Задрав голову, Неделя смотрел в глаза самой прекрасной девушки, которую видел когда-либо в своей жизни.

Ее силуэт был открыт его взору до середины туловища. Стоя у окна в одном черном бюстгальтере, она прикрывала грудь скрещенными руками. Ее мокрые волосы торчали иглами, но на лицо не падали, потому что впереди были подрезаны очень коротко. Неизвестно почему, но такая челка вызвала у Недели ассоциации со средневековой иконой.

Он не подозревал, что влюбился — влюбился с первого взгляда, влюбился без памяти и без оглядки.

Прежняя жизнь кончилась.

Навсегда.

Подтверждением тому стало оконное стекло, окончательно лопнувшее и обрушившееся вниз, словно под воздействием упершихся в него с двух сторон взглядов.

* * *

С раннего утра Наташу изводила смутная, тягостная тревога. Дом, в котором они жили, перестал представляться ей надежным убежищем. Переходя из комнаты в комнату, девушка выглядывала то в одно окно, то в другое и, хотя не замечала ничего настораживающего или угрожающего, никак не могла успокоиться.

— Что с тобой? — спросила мать, устроившаяся в старом продавленном кресле с кружкой чая в руке. — Ты себе места не находишь.

Чай был крепкий. Покупая продукты, Пампурины забыли о кофе, и теперь Мария пыталась как-то компенсировать недостаток привычного кофеина.

— Сон плохой приснился, — сказала Наташа.

— Расскажи, — предложила мать.

— Как будто ко мне большущий черный пес привязался. Я иду по пляжу, совсем раздетая, а он трусит следом. Я руки сделала вот так, — Наташа показала, — чтобы за зад не цапнул, а он мне ладонь придавил зубами.

— Больно?

— Нет, но сильно. И не отпускает, куда-то за собой тащит, а я не хочу, упираюсь.

— Собака — это друг, — авторитетно заявила мать.

— У меня было другое ощущение, — возразила Наташа. — Я проснулась от чувства опасности.

— И чем кончилось? — полюбопытствовал отец, войдя в комнату и прислонившись к стене с двумя отвертками в руках.

Он подключил электричество и, обнаружив на чердаке старый телевизор, пытался запустить его, чтобы быть в курсе последних новостей.

— Пес убежал, — ответила Наташа. — Я выдернула руку и прогнала его.

— Тогда все в порядке, — решил отец.

— Будут неприятности, но ты с ними справишься, — поддержала мать.

Делая глотки, она морщилась. Чай был невкусный и горький. Мария отдала бы десять последних лет жизни за возможность вернуться домой и продолжить привычное существование, где утро начиналось с чашки хорошего кофе.

— Неприятности, — повторила Наташа. — А что, у нас еще могут быть какие-то неприятности?

Родители подхватили ее нервный смех. Действительно, после всего, что стряслось с ними, было бы глупо бояться каких-то там еще неприятностей.

Мария готовила нехитрый суп с консервами, когда отец приволок в кухню тяжелый телевизор, взгромоздил на тумбу в углу и с гордым видом включил. По экрану побежала рябь, оттуда вынырнул синелицый диктор, похожий на утопленника, и принялся обстоятельно рассказывать о просчетах американских политиков.

— Антенна так и осталась на крыше, — прокомментировал отец. — Повезло.

— Да, уж повезло так повезло, — кивнула Наташа, щупая свои засалившиеся волосы. — Я так счастлива, что у нас есть телевизор.

В ее голосе прозвучала неприкрытая ирония, но на этот раз никто не засмеялся. Пампурины поели не слишком аппетитно пахнувший суп, немного посмотрели какой-то невнятный сериал об одинокой маме, набравшей из приютов кучу детей, и разошлись по комнатам. Отец завалился на матрас с кипой пыльных журналов «Юность», мать занялась маникюром, а Наташа принесла ведро воды и поставила греться на плиту.

Она не знала, зачем это делает. Ей ничего не хотелось, совсем ничего. Она перестала быть той Наташей Пампуриной, которой сознавала себя до той страшной ночи. Порой ей казалось, что она другая девушка, поселившаяся в прежнем теле. Хуже всего, что Наташа боялась позволить себе думать о том, что произошло и что будет дальше. Было слишком страшно. Приходилось занимать мысли всякими пустяками, ведь мозг не мог пребывать в бездействии. Но это постоянное прокручивание событий в голове изматывало и не давало нормально думать ни о чем другом.

Пока грелась вода, Наташа попробовала молиться, хотя, как и ожидала, из этой затеи опять ничего не вышло. Она не сумела заставить себя обратиться к богу. Наоборот, ей хотелось, чтобы он забыл о ее существовании и не проникал в ее мысли, потому что в них не было настоящего раскаяния или смирения. Наташа не только не сожалела о содеянном, но и точно знала, что снова поступила бы точно так же. А это означало, что с богом говорить ей было не о чем. Он призывал не убивать, а она убила. Он запрещал ненавидеть врагов, а Наташа ненавидела всем сердцем. Небеса закрылись для нее. Господь отвернулся. Она осталась совсем одна.