Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени - Рубен Александрович Будагов

просвещения[288]. А сама эта связь резко повышала удельный вес литературных языков в истории формирования не только культуры отдельных народов, но и мировой культуры.

Это не было, однако, единственным противоречием в концепции многих, даже очень крупных ученых. Дело в том, что уже обоснование сравнительно-исторического метода в начале прошлого столетия создавало впечатление, согласно которому самый принцип изменчивости языка будто бы бросает тень на литературные языки с их постулатом нормы. Считалось, что норма противоречит развитию языка и в той мере, в какой литературные языки ассоциируются с нормой, они будто бы не представляют интереса для лингвиста, изучающего процесс развития языка. И хотя подобное заключение было безусловно ошибочным (дело в том, что, находясь в постоянном движении, и общенародные и литературные языки функционируют как целостные системы, неизменяющиеся в период своего функционирования), оно имело и до сих пор имеет широкий резонанс, отрицательно сказывающийся на изучении литературных языков.

На пути исследования литературных языков возникают и другие трудности. Лингвисты, исследующие внутреннюю структуру различных языков, часто сторонятся литературных языков, анализ которых всегда (так или иначе) связан с анализом социальных проблем лингвистики. Тем более, что здесь возникает проблема взаимоотношений литературных и национальных языков, весьма важная с определенной исторической эпохи. Уже знакомая нам боязнь допустить ошибки вульгарно-социологического характера, к сожалению, приводила к тому, что многие лингвисты и у нас, и за рубежом обходили подобные вопросы, относили их к проблемам внешней лингвистики.

Наконец, еще одна трудность мешала разысканиям в области литературных языков: имею в виду осложнения, возникающие при разграничении истории литературных языков и истории языка художественной литературы. Известно, например, что украинский национальный литературный язык

«сначала развивается и закрепляется преимущественно в художественной литературе (творчество И. Котляревского, Г. Квитко-Основьяненко, И. Гулака-Артемовского, Е. Гребенки, раннего Т. Шевченко), позднее распространяется на жанры публицистики и научной прозы и лишь впоследствии на разновидности официально-документального и производственно-технического языка. Близкие процессы наблюдаются и в истории… белорусского национального литературного языка»[289].

То же наблюдалось и в истории многих романских и германских языков. Все это затрудняет разграничение области литературных языков и области языка художественной литературы. Здесь следует говорить не только о разграничении, но и взаимодействии обеих областей в истории формирования национальных литературных языков.

Таковы лишь главные трудности, возникающие на пути изучения истории и теории литературных языков. Считаться с подобными трудностями, разумеется, необходимо, но нет никаких оснований бояться и избегать их, относить лишь к сфере внешней лингвистики, будто бы не имеющей прямого отношения к сфере лингвистики в собственном и точном смысле этого слова.

2

К сожалению, существует довольно широко распространенное, хотя и негласное убеждение, сформировавшееся за последние 20 – 25 лет, согласно которому занятие литературными языками будто бы не имеет теоретического значения, тогда как занятие, например, семиотическими проблемами лингвистики – это сфера подлинной теории. Но такое противопоставление несостоятельно. Теоретические проблемы науки возникают всегда там, где имеются нерешенные вопросы. Все зависит, однако, от того, кáк ставятся и кáк освещаются подобные вопросы. Поэтому в наше время проблема литературных языков может иметь не меньшее теоретическое значение, чем проблема семиотических аспектов языка, подобное тому, как обе эти проблемы не приобретают никакого теоретического смысла, если они освещаются схоластично, вне материала и вне функционирования конкретных языков мира.

Теория литературных языков тесно связана с понятием лингвистической системы (структуры)[290]. Само это понятие, как мы уже знаем, стало очень важным в науке нашего времени. Трудно назвать такую область знания, которая так или иначе не оперировала бы понятием системы. И это вполне закономерно. Каждая наука нашей эпохи стремится осмыслить целостный характер объекта своего изучения. И у нас в стране публикуются «Системные исследования», выходящие ежегодно, не говоря уже о многочисленных изданиях такого же рода применительно к той или иной конкретной науке. Вместе с тем осложняется и само понятие системы: стали говорить о системе говорящего в отличие от системы слушающего, о системе действительности и о системе идеологии, о системе содержания и о системе формы и т.д. Все это потребовало различать не только общее понятие системы, но и понятие системы применительно к тому или иному конкретному представлению, к той или иной конкретной науке.

Вместе с тем наметилось и явное злоупотребление термином система (структура).

Историк психологической науки сообщает, что среди некоторых ученых бытует представление о 114 законах системы (структуры), так что представление о целостности подобной системы невольно разрушается[291]. Намечается и другая крайность: одно из направлений структурной лингвистики настойчиво подчеркивает тезис, согласно которому не люди обнаруживают системы в вещах и явлениях окружающего нас мира, а сами системы порождают людей. Применительно к языку эта мистическая доктрина выглядит так:

«… не люди создают и развивают языки, а языки создают и формируют людей»[292].

Поистине, от великого до смешного – один шаг. Этот шаг «в сторону» ставит всю проблему с ног на голову. Но бывает и так, что термин система не преследует никаких методологических целей и употребляется для «красоты слога», для того, чтобы придать изложению современный вид. У таких авторов современность ассоциируется прежде всего с модными терминами, отнюдь не всегда оправданными темой самого исследования.

Здесь возникает новый вопрос. Дело в том, что само слово система (термином оно стремится стать лишь в наше время) бытовало уже в XVIII столетии и в России, и в Западной Европе. В специальном исследовании показано, что «системные идеи» в России развивались в ту эпоху в геологии, в биологии, в медицине[293]. Подобные же идеи стремились обосновать и на материале грамматики в некоторых зарубежных странах. Историки грамматических концепций считают, что система – «одно из ключевых слов» во французских грамматических трактатах эпохи Просвещения[294]. Делались попытки изучать отдельные категории грамматики на фоне целого, в системе целостных отношений.

Сказанное, разумеется, не означает, что XX в. ничего не прибавил к старому осмыслению системы. Но здесь меня интересует история вопроса и сам факт рассмотрения объектов различных наук в системных связях и отношениях. Известно также, что первое исследование Ф. Боппа называлось «О системе спряжения в санскрите»[295]. Один из основоположников сравнительно-исторического метода уже по-своему понимал роль и значение системных отношений в грамматике.

Но и здесь история науки о языке не развивалась на глухой дороге. Открытие исторической точки зрения на общественные явления, в том числе и на язык, в начале прошлого столетия одновременно привело к более глубокому пониманию роли индивидуального «начала» в