Я/Или ад - Егор Радов

спирт, он, правда, гидролизный, но нормально все… никто еще не помер. Я сегодня пил — видишь, все в порядке…

Ихтеолус замер со стаканом в руках, напряженно вглядываясь в его чуть замутненную прозрачность, словно пытаясь увидеть в ней какие-нибудь волшебные миры и страны, куда он больше никогда не попадет, — совсем как колдун, пытливо всматривающийся в свой стеклянный магический шар. И тут в его душе стало так горько и в то же время странно, что он немедленно, одним импульсивным глотком выпил предложенную ему судьбой жидкость, почти не заметив ее безумия и огня, который мгновенно вспыхнул изничтожающим все существо кошмарным жжением внутри, словно начинающая взрываться в назначенный ей миг случайно проглоченная часовая бомбочка.

— Ну, ты — орел!.. — восхищенно сказал Аркадий. — На вот, закуси!..

Пустой стакан выпал из рук Ихтеолуса на тюфяк, в то время как он, словно полузадушенное животное, оствервенело сморщившись, тужился, будто никак не мог испражнить свой позвоночник или кого-нибудь родить. Он взял хлеб и тут же его съел.

— Во, бля! — выпалил Аркадий. — Ладно, у меня еще есть. На, кури.

Он передал Ихтеолусу зажженную папиросу. Ихтеолус, ощутив себя вдруг совершенно, полностью, пьяным, взял ее и мощно затянулся.

— Во, бля!.. — вновь воскликнул Аркадий. — Ну, что там с тобой произошло, расскажи, что ли…

— Я… Я… Я…

— Головка от хуя! — расхохотался Аркадий.

— Я… Я… Я проснулся… сегодня, ничего не помню, мне говорят, что я воевал на Петре Первом, подорвался, а эта сука Аглая, сука, блядь!!! Эта сука Аглая с Альбертом, падла, бля, меня выставила, накормила говном, где деньги, где я, где нога, где все, и я пошел, а сегодня, на хуй, проснулся, а эта сука Аглая меня каааак… сука выгонит, и Альберт, говорит, что я на Петре, а я не помню, контуженый, подорвался в море, матросы, падлы, обчистили, и я пошел, и я иду, и я пришел…

— Заебись, — сказал Аркадий. — Ты, братан, поспи сейчас, тебе поспать нужно. А завтра мы тебя определим. Да мы с твоей культей такие бабки сделаем! Будешь вот именно так говорить: на Петре, на хуй, подорвался, а, мол, Аглая, сука, выгнала, только без мата, приличная публика не любит, а так все заебись. Ты поспи сейчас, братан, а вечером Алиска придет, я тебе ее сегодня уступлю, тебе развеяться надо, братан. Ну?..

Ихтеолус упал лицом в тюфяк и погрузился в тяжелое забытье.

Когда он очнулся, вокруг было мрачно, сыро и где-то горел желтый фонарик. Он лежал, накрытый какой-то грязной тряпкой, а над ним стояли двое.

— Это он?.. — раздался пьяный женский голос.

— Ты как, братан?..

“Кто же я, черт побери, все-таки такой!..” — отчаянно подумал Ихтеолус, мучительно пытаясь побороть блевотно-сладкий вкус во рту и тяжелую невесомость внутри раздувшейся, будто резиновая лодка, головы. Он поднял глаза вверх, увидел Аркадия и все вспомнил. Он не вспомнил ничего, кроме событий этого чудовищного, единственного в своем существовании дня. Он попытался присесть, но тут же упал обратно. Он обнаружил, что совершенно раздет. Правой ноги не было.

— Эй, Гриш, а это — Алиса, я тебе ее привел! Она тебя приласкает, ну, я пошел…

С этими словами Аркадий исчез.

Женское существо склонилось к Ихтеолусу, и он увидел распростертое над ним, испитое, беззубое, морщинистое лицо с фингалами и кровоподтеками, которое участливо и по-доброму смотрело на него.

— Ну, что с тобой, радость моя?.. Мне Аркаша про тебя все рассказал, ну, не грусти, солнце мое, я сейчас, я сейчас буду с тобой… Я — Алиса.

Женщина что-то расстегнула, из чего-то вылезла и вдруг оказалась совершенно голой. Ее длинные сиськи свисали прямо на отвислый живот, под которым чернели слипшиеся волоски источающего резкую вонь паха. Она приблизилась вплотную к Ихтеолусу, встав над ним, и разверзла ноги. От нее веяло безмерной добротой и состраданием, которые словно исходили прямо из гигантской, уродливой, будто развороченный гранатой блиндаж, мерзкой промежности.

— Я сейчас, — сказала Алиса, легла рядом с Ихтеолусом под тряпку и обняла его костлявой, старческой, цепкой рукой. Запахло вином и говном.

— Милый мой, — зашептала она ему прямо в ухо, — расслабься, ты устал, ты так страдал, но теперь я здесь, и ты здесь, и я с тобой, я никуда не уйду, я буду всегда… Обними меня, пойми меня, возьми меня, радость моя, успокойся, будь…

Ее прогорклое дыхание как будто доносило до истерзанной души Ихтеолуса дух тепла, радости и любви. Он посмотрел в ее горящие во тьме, словно прибрежные огни, глаза и обхватил ее. Он заплакал.

— Кто ты?..

— Меня зовут Алиса, успокойся… Я здесь, я нужна тебе. Я никуда не уйду. Ты страдал, но счастье всегда есть. Счастье — это все. Пойми это! Счастье — это мы с тобой, сейчас, этой ночью.

— Я люблю тебя, — прошептал Ихтеолус, рыдая, и поцеловал ее в мокрый, грязный провал рта. Ее лягушачий язык скользил по его алчущему блаженства и покоя небу; тут она отстранилась и сказала:

— Иди ко мне. Счастье тут. Рай существует!

Ихтеолус, дрожа, будто влюбленный принц, взгромоздился на ее опухшее тело и тут же ввел свой член внутрь, с такой яростной силой, словно стараясь продрать ее, всосаться в нее, протиснуться в ее утробу, чтобы уснуть там, свернувшись калачиком, в ожидании лучших времен. Резкий запах мочи, смешанный с потом, сукровицей и горечью слез, пронзил весь воздух, будто окружив этих двоих эфирным облаком истинной любви. Ихтеолус дернулся два раза и застыл, погружаясь в сладость венца их единения.

“Я счастлив, — растроганно подумал он. — Может быть, я зародил новое счастливое существо”.

И тут же провалился в черное небытие, разрушающее все, что наступило.

2

Свет идет с востока, да будет путь на восток. Сверкающее утро нагрянуло искрящейся, игольчатой прозрачностью над тьмой забытья, разрушая сонный мир. Ихтеолус был погружен в сладкий мрак несуществования и словно застыл, свернувшись калачиком, в блаженной люльке Вечности, не ощущая совершенно никакой реальности, кроме потопивших его, казалось, навсегда в самих себе великой неге и смертном покое. Но наступил Большой Взрыв Света, и Ихтеолус возник.

Он не спеша открыл глаза и тут же их недовольно зажмурил, ослепленный резким, безжалостным солнечным лучом.

— Вставайте, Ваше Величие, — раздался вдруг подле него мягкий, вкрадчивый голос.

Ихтеолус тут же недовольно вновь раскрыл глаза, поморщившись, повертел ими в округе и обнаружил, что лежит, укрытый огромным синим шелковым покрывалом, на какой-то безмерной кровати, стоящей посреди большой, раззолоченной залы. С мозаичного потолка свисала сияющая радужными огоньками, отражающими спектр солнечного