"Штрафники, в огонь!" Штурмовая рота - Владимир Першанин

Мы перешли вброд небольшой ручеек и карабкались по склону. Все напоминало бой, когда я потерял первого солдата из своего взвода. Сколько времени прошло с того дня? Неделя… год. Совсем немного, но мы почти не вылезаем из боев, а моя снайперская жизнь, восьмая рота остались в бесконечном далеке.

Конечно, заминировать этот огромный массив немыслимо. Но Илюшин благоразумно оставил в стороне тележную колею, тропу, протоптанную местными жителями. Огромные сосны, мягкий многолетний слой хвои пружинил под ногами. Большие, в человеческий рост, муравейники. Грибы. Очень много грибов. Но мало кто рискует их здесь собирать. Следов войны почти не видно.

Почти… Одна из молодых сосен перебита шальным снарядом. На хребте – оставленная кем-то траншея. Несколько банок от немецких консервов. В яме – засыпанное кострище. Невольно оглядываюсь по сторонам. Кто-то щелкает предохранителем автомата. Беда выдергивает у бойца автомат, снова ставит на предохранитель. Предупреждает:

– Не лапай без нужды. Один выстрел, и все сорвется.

Возвращает автомат. Короткий, на пять минут привал

в молодом сосняке. Сколько осталось до цели?

– Вона та скала, – показывает направление Грищук.

– С километр? – прикидывает Илюшин.

– В горах километрами не считают. Минут за тридцать, мабуть, доплюхаем, – отзывается Грищук.

– Надо быстрее.

Зина Каляева меняет повязку Никите Луговому. Упрямый парень. Мог бы остаться, но ведет за собой взвод.

Крупные капли пота на лбу, а виду, что тяжело, не показывает. Не зря его Илюшин заместителем поставил, хотя официально такой должности в роте нет. Километр – это немного. По ровному месту минут пятнадцать ходу. Но дело не в этих минутах. Фрицы наверняка оставили засады. Нарвемся, поднимется шум, и внезапного удара не получится.

– Иллюзий питать не будем, что свалимся им как снег на голову, – отрывисто говорит Илюшин. – Они готовы к нападению и с тыла, и с флангов. Наверняка дежурят снайперы или небольшие посты по два-три человека. Но много людей фрицы выставить не смогут. Основная часть будет на скале ждать новой атаки батальона. Они нашу тактику знают, бить собственным лбом, пока не расшибем. Так что с засадами не связываться. Если сразу не прикончим, Кузьмич со своим войском добьет. Так, что ли?

Кузьмич, приглашенный на инструктаж, кивает. Кроме нагана у него автомат ППШ, а ремень еще больше сполз вниз под тяжестью запасного диска. Все оговорено. Конечно, желательно подобраться ближе и глушить фрица гранатами. Не жалеть запас, а потом бить из автоматов. Гранат у нас хватает. Штук по пять на каждого. У Джабраилова едва не десяток плюс «чуча-мама». На полуметровой гладко обструганной палке две двухсотграммовые толовые шашки и две РГД. Связка перемотана изолентой. Ахнет крепко.

Подъем! Назад пути ни для кого нет. Кто прорвется, будет драться врукопашную. Моя первая рукопашка. Смахиваю со лба пот. Боюсь? Наверное. Но возбуждение и ненависть к гадам-фрицам сильнее.

– Колян, ты патрон в патронник ТТ загони, – советует мне Луговой. – И еще один в обойму. Девять больше, чем восемь.

Я следую совету и прячу заряженный пистолет в кобуру.

Как и предполагал Илюшин, пройти незамеченными через тыловые посты не удается. Двое разведчиков попадают под прицельный огонь тылового охранения. Обоих прошило пулеметной трассой, раскидало по прошлогодней прелой листве дубняка. Но и немцы зевнули. Взвод Лугового вместе с Илюшиным уже бежали к основным позициям. Пулеметчиков смахнули очередями со всех сторон, потеряв еще одного бойца. Через пару минут и я увидел мелькающие фигуры среди корявых дубовых стволов, вспышки выстрелов.

– Гранаты!

Кто это крикнул? Не помню. Может, я. Бросаю одну за другой три РГД и кидаюсь на листву. Треск ручных гранат перекрывает мощный взрыв «чучи-мамы». Сверху сыпятся сбитые осколками и взрывной волной ветки. Желтые дубовые листья пляшут в хороводе продолжающих греметь взрывов. Полминуты тишины.

– Вперед!

Первое, что вижу, – тело нашего парторга, Ивана Мироновича Коробова. Он лежит, скрючившись, на боку. Ему всегда было холодно, он и сейчас в своей заскорузлой телогрейке. Наклоняюсь над ним. Из телогрейки на спине торчат клочья набухающей кровью ваты. В него легко было попасть, когда, встав в рост, он кидал гранаты. Тягучий стон, колени подтягиваются к подбородку. Наверняка раны смертельные. Но если и нет, мне надо вперед. Сейчас все решают секунды.

В неглубоких, соединенных между собою окопах торчат стволы минометов, копошатся люди. Треск автоматной очереди навстречу.

– Лейтенант, ложись!

Это Иван Сочка. В яму летят одна, вторая граната. Я тоже бросаю. Гранаты рвутся одна за другой, а через несколько секунд оглушительно грохочут сдетонировавшие мины. Вверх взлетают шматки чего-то красного с серым, минометный ствол, камни, комья земли. По ушам бьет словно мощной ладонью. Вскакиваем вместе с малышом Сочкой. Два уцелевших минометчика переползают через бруствер. Стреляем одновременно. Пули рвут добротное сукно мышиного цвета. Один минометчик остается на бруствере, второй сползает вниз.

Пробегая мимо, бью очередью в копошащихся оглушенных минометчиков. Кажется, их трое. Словно из-под земли выныривает немец. Он стреляет куда-то мимо, но, замечая меня боковым зрением, начинает разворачивать короткий ствол в мою сторону. Почему-то медленно. И я, как ватный, также медленно навожу ствол ППШ на него. Движения не успевают за отчаянным немым криком: «Быстрее! Вот она, смерть!» Я нажимаю на спуск и не слышу выстрелов, хотя сквозь дырки кожуха выбивается пламя длинной очереди.

Немец продолжает доворачивать ствол прямо мне в лицо. В него попало с десяток пуль, он мертв, но хочет в последнюю секунду прихватить и меня с собой. Снова давлю на спуск. Пули вышибают автомат из рук немца, а затем он сам валится на подламывающихся ногах. Вперед! Стреляю почти в упор в пулеметчика, перебрасывающего свой МГ-42 в нашу сторону. Мимо! В диске, наверное, еще есть патроны, но я почему-то прыгаю на пулеметчика, больше надеясь на свои руки. Меня опережает очередь сзади, которая попадает немцу в лицо.

Я никак не могу подняться с мертвого тела без лица, руки скользят в крови. Встаю с помощью Джабраилова. Тимур сует мне автомат. Кидаемся в кучу-малу, сбившуюся в один орущий, перекатывающийся клубок. Мелькают приклады винтовок, автоматов, саперные лопатки, раздаются крики на нескольких языках, мат, редкие очереди и выстрелы. Вот она, рукопашка! Из кучи вываливается солдат, кажется, из третьего взвода. Его догоняет немец и втыкает в спину штык-нож. Джабраилов, взвыв на своем татарском, бьет немца с маху прикладом под каску, перехватив автомат за ствол. От удара отлетает диск, от второго – переламывается ложе. Немец падает на истоптанную землю.

Джабраилов врезается в толпу, размахивая, как дубинкой, автоматом с обломком приклада. По земле катаются мой боец со странной фамилией Фролик и немец. Оба крепкие, молодые, что-то орут. Выбрав момент, я бью затыльником приклада немца в лицо и тут же получаю ответный удар прикладом от другого фрица. Успеваю подставить ППШ, который смягчает удар кованого приклада, но мой собственный автомат влипает в челюсть, и я падаю на спину. Немец меня бы добил, но на него прыгает кто-то из подоспевших тыловиков. Их легко узнать по новым, не штопаным и не выгоревшим, как у нас, гимнастеркам. Немец опытный. Мгновенно передергивает затвор карабина и стреляет в упор.