Дамская визжаль - Михаил Борисович Бару

пять и скончалась, оглохшая и пресыщенная. Его же, судя по тому азарту, с которым он барабанил, была живее всех живых. До приезда жены оставалось менее часа. С немалым трудом отклеив сына от барабана, я стал думать, куда бы спрятать улику.

Вообще-то я тугодум и в ситуациях, когда надо быстро принимать решение, как правило, принимаю единственно неправильное. Этот раз не был исключением. Почему-то я решил, что лучше всего спрятать барабан под нашей кроватью, среди коробок с зимней обувью. Нашел пустую коробку, положил в нее барабан, прикрыл старыми газетами и задвинул подальше в пыльную темноту. За всем этим внимательно наблюдал безвременно обезбарабаненный сын.

Раннее утро следующего дня было субботним. Сквозь сон я услышал какое-то шебуршанье и пыхтенье рядом с кроватью. Потом кто-то чихнул. Открыв глаза, я увидел торчащие из-под кровати голые детские ноги. Случилось то, что должно было случиться: ребенок пришел воссоединиться со своим барабаном.

Сон как рукой сняло. Немедленно вытащив пыльного барабашку за ноги, я отвел его в другую комнату и стал трагическим шепотом увещевать. Увещевался он из рук вон плохо. Даже норовил вырваться из этих самых рук и устремиться к месту захоронения барабана. Поняв, что я не выпущу его из комнаты, он стал меня уговаривать:

— Папочка, я побарабаню совсем чуточку, совсем тихонько. Мама же все равно спит! Когда она проснется, я сразу перестану!

Такая перспектива обрадовать меня никак не могла. Что же касается спящей жены, соседей… Пришлось нарушить устав молодого отца и дать мучителю две шоколадные конфеты до завтрака. У ребенка в таком возрасте голова маленькая — в ней нет места для нескольких мыслей сразу. Либо барабан, либо шоколадная конфета. Две конфеты могут вытеснить из детской головы не только барабан, но даже рояль. Так мне казалось…

Через час, когда запахи гренок и кофе из кухни стали оглушительнее звона любого будильника, жена велела мне умыть ребенка и приходить завтракать. Сын нашелся в нашей спальне. Он сидел на полу рядом с кроватью, с лицом, перемазанным до пупка шоколадом, и задумчиво катал пожарную машину. Я попытался отвести ребенка умыться, но… попробуйте отогнать сенбернара от сугроба, под которым он нашел альпиниста! Я посмотрю, как у вас получится. Мы стали препираться. Сообразительный ребенок предложил мне отвести маму погулять хотя бы на часок. А он тем временем… В ответ я пообещал ему дать по тому месту, на котором он так упорно отсиживался. И немедленно сдержал обещание.

На шум пришла жена. На вопрос «что случилось?» мы оба не смогли дать вразумительного ответа. Начался допрос. Пока я охотно каялся в том, что дал конфеты не вовремя, не в таком количестве и вообще не тому, кому следовало бы… того, кому не следовало бы, как гвоздь магнитом втянуло под кровать…

Вытаскивала его уже мама. Вместе с магни… то есть с обувной коробкой, в которой лежал… В это мгновение, как наяву, я увидел перед собой картину — арена цирка, посреди которой стоит шпрехшталмейстер и громовым голосом объявляет: «А сейчас — смертельный номер!» И раздается леденящая душу барабанная дробь…

После завтрака приехала моя мама. Мы обещали отдать бабушке и дедушке внука на выходные. Жена собрала Валеру в дорогу. Уже прощаясь и вручая бабушке сумку с детскими вещами, она обронила:

— Там у Валеры кое-какие игрушки. Пусть у вас ими играется. Можно не привозить обратно. Мы уж и так не знаем, куда их складывать.

— Да, мам, — сказал я, — у тебя дома, кроме свистка милицейского, и поиграть толком нечем. А тут… ну… веселей, в общем.

Сын стоял молча…

Папа и диета

Последние лет двадцать своей жизни мой папа соблюдал строгую диету сахарных диабетиков. Конечно, когда мама не видела, он не очень ее соблюдал, даже и вовсе наоборот, но мама видела всегда. И потому ел он вместо настоящих конфет только специальные диабетические батончики, вместо белого — черный хлеб и все остальное, что при такой диете полагается. Правда, кроме диеты, папа таблеток никаких не пил и уколов не делал. Он бы и диету… но с мамой лучше было не связываться. Все дело было в том, что у папиной мамы и моей бабушки таки был диабет. И мама решила, что береженого бог бережет. И берегла так, что папе мало не казалось.

За год или около того до его смерти папу обследовали на предмет совершенно других болезней. Собрали, как водится, все анализы, и папа пошел с ними на прием к какому-то старому и мудрому Шапиро. Этот самый Шапиро был до того стар и мудр, что спрашивал у пациентов об их самочувствии. Нынешние-то врачи сразу утыкаются в бумажки и начинают писать, писать и писать, пока пациент не заскучает и не уйдет к другому — такому же врачу, но по знакомству и за деньги. Так вот, папа ему все и рассказал. Среди прочего упомянул свой сахарный диабет, от которого он спасался диетой. При этих словах Шапиро приподнял бровь, пошелестел анализами, пожевал губами, задумчиво подвигал в разные стороны немаленьким носом, а потом сказал папе:

— У вас нет никакого сахара. И диабета нет. По анализам — нет. — Помолчал и тихо спросил: — А кто вам поставил такой диагноз?

— Жена, — еще тише ответил папа.

Я эту историю услышал только на прошлой неделе, спустя девять лет после смерти отца. К чему мне ее рассказала мама? А к тому, чтобы я понимал: таких настоящих мужчин и мужей теперь днем с огнем не найдешь. И мужа моей дочери надо искать именно такого. Между тем как я… Мама не договорила, махнула рукой и полезла в буфет за шоколадными конфетами к чаю.

Утро стрелецкой казни

Давным-давно, когда моей бабушке было почти девяносто лет, а я был почти в два раза ее моложе… Короче говоря, приехал я в гости к бабушке и маме. Маня, так мы, по-семейному, зовем бабушку, как-то совсем усохла и стала похожа на «одну маленькую, но очень гордую птичку». Когда она в очередной, должно быть четыре тысячи пятисотый, раз препиралась с мамой, глаза ее яростно сверкали. В девяносто лет яростно сверкать глазами — это надо