Орест и сын - Елена Чижова

“Я стояла совсем близко и видела, как они испугались, но я испугалась больше, потому что опускалось небо… Я сумела удержать”. Чибис вдохнул, набирая воздух. Инна остановила, подняв ладонь. “Удержать?” — он выдохнул эхом, узнавая свой сон. “Я видела их лица, я смотрела… Мне стало так страшно, что я не выдержала и прыгнула, но они сами струсили и подменили меня. Успели подменить бездомной собакой. Потом я нашла ее под стеной, но главное…” Чибис шагнул вперед, не вынимая рук. “…главное, это никакая не собака, а человек. Я узнала по глазам: сначала мы шли за картошкой, а потом они принесли его в жертву... Ты мне не веришь?”

Сон, который она рассказывала, становился все яснее и прекраснее. Во сне она умела летать, и не смеялась над ним, и говорила с такой непостижимой и щемящей отвагой, какой не бывает наяву. “Они думали, я буду прыгать и вилять по-собачьи, благодарить, что меня подменили, и больше не сунусь в их поганые тайны. Но я — не стану, потому что уже прыгнула, а значит, считай, У-М-Е-Р-Л-А.

Эти ангелы думают, что смерть — самое страшное. Они думают, их боятся все — и живые, и мертвые. Но это — неправда. МЕРТВЫЕ СТРАХА НЕ ИМУТ”. — Она опустила глаза. Чибис задрожал: он знал слова, которые она так страшно перепутала, но Инна прервала: “Теперь поди и принеси. Кое-что покажу”.

Чибис двинулся выполнять как во сне. Металлические застежки хрустнули: мальчик с теленком, прадедушка, прабабушка, бабушка… дед… Как же это? Когда-то в детстве фотография была в альбоме. Потом исчезла. Он спросил, но отец не ответил. “Стой”. — Инна остановила его руку, и рука залилась краской так, что рыжеватые волоски выступили на запястье. Иннины ногти были выскоблены до лунок — остались красные серпики. “Теперь ответь мне: это кто?” — Она вытянула из кармана и положила на альбомную страницу. “Откуда у тебя?..” Продолговатые глаза, нос, расходящийся от переносицы, надувшаяся нижняя губа. “Дедушка… Папин отец”, — забывая о горящих руках, Чибис поднял на Инну тающее лицо.

“То, что я напала на твоего деда, это случайность или везение. Я расскажу тебе, только не перебивай. Там таких много — одни мужчины, целая стена. Так вышло, что я оказалась у Таракана. То есть у одного старика. Этот старик что-то знает про всех. Он говорил глупости, дескать, дежурил у входа. Болтал всякое, я не поняла. Он был пьяный и взялся показывать фотографии. Когда дошел до этой, я подумала сразу: нос, губы, глаза — слишком сильное сходство”. — “Сходство с кем?” — Чибис перебил. Она помедлила, но ответила твердо: “С твоим отцом”. — “И что теперь?..” — “Теперь у нас с тобой есть зацепка. Мы вернемся и вытрясем из него всю правду”.

“Ты — моя сестра?” — он спросил жалко. Инна усмехнулась: “Ксанка разболтала?.. В любом случае я хочу знать правду: покажи мне документы о твоем рождении”. — “Документы? В смысле свидетельство?” — “А что, бывают другие?” — она глянула остро. “Ну, эти… Отец показывал: кусочки клеенки. Их вырезают в больнице. Пишут фамилию матери, время, когда родился, ну и… девочка или мальчик. Отец говорил, привязывают к ручке и ножке, чтобы не перепутать… В синем конверте. Я знаю, сейчас принесу”.

Чибис бросился в кабинет и принялся выдвигать ящики. Конверт лежал на крышке — верхним в стопке бумаг. Схватив за синий угол, Чибис кинулся обратно. Инна просунула палец, пробуя пустоту: “Здесь ничего нет”. Чибис глядел ей в глаза.

“Там, напротив Таракана, живет старуха, к которой ходит твой отец. Кажется, они знакомы давно, потому что эта старуха знает все. Я ничего не придумала: это она сказала, что родилась дочь. Нас перепутали или подменили. Я не знаю, по какой причине, но отцу отдали тебя”. Чибис вертел конверт: “Там... из больницы… было написано “мальчик”. Я видел сам... Я говорю правду!” Чибис шел по узкому гребню, чувствуя, что в любой миг его нога соскользнет и провалится в лабиринт. Она не могла быть его сестрой, потому что иначе… Пальцы, спрятанные в карманах, таяли и оплывали, как свечи.

“Хорошо, — Инна отрезала. — Если ты уверен, значит, так и было. На твоей клеенке было “мальчик”. Значит, сперва родился ты, а следом — я”. — “Слушай, — Чибис вдруг понял. — На моей клеенке… Ты сказала: на моей клеенке. Значит, нам нужно найти твою”. — “Здорово! — Инна восхитилась, и Чибис зарделся. — Я постараюсь к завтрашнему, а ты готовься. Встретимся тут, на вашей остановке”. Она назначила время.

Он кивал, но, завороженный ее словами, видел полог колыбели, в которую их положили вдвоем — новорожденных брата и сестру. Они лежали рука об руку — ее, с красными перевязками, его, с рыжеватыми волосками. Толстая веревка, сплетенная из красных нитей, хрустела, словно кто-то, может быть, их отец, раскачивал колыбель тяжелой рукой.

Чибис глядел на деда, как будто ждал помощи. Снимок, явившийся чудом, открывал другой путь. На этом пути тайна становилась мужской. Она сама сказала: там — одни мужчины, много, целая стена. То, что скрыла бабушка, можно разузнать через деда. “Мы должны попробовать еще раз. В прошлый раз ты была одна, и ангелы сумели подменить”. Инна слушала, не смеясь. “Я пойду с тобой и буду свидетелем. При мне они не посмеют”.

Колыбель качалась, захватывая все выше, словно чужая сила раскачивала Чибиса, не давая опомниться. Еретическая правда не требовала доказательств. В этой колыбели они лежали вдвоем, как два продолговатых камня, закутанных в белые пеленки. Обмирая, он поднял руку и коснулся ее лица. “Ду- рак!” — Инна отшатнулась.

БРЕЗЕНТОВЫЙ МЕШОК

Решительно шагая, она пыталась представить себе кусочки клеенки. Привязывают прямо к младенцу. По телевизору показывали детектив — сцену в морге: труп с клеенчатым клочком на ноге. “Интересно, — она думала, — тети-Лилиным, которые родились мертвыми, успели привязать?”

Перейдя линию, Инна свернула на Средний проспект. На тротуаре напротив кондитерской стояла белая машина. Прохожие обходили стороной. “Соседи, соседи вызвали…” — какая-то старуха говорила громко. Из ближней па-радной выступила процессия: два санитара тащили тяжелые носилки. На них лежал серый брезентовый мешок. Водитель вылез из кабины и распахнул дверь. Молодая докторша, зажимая нос платком, забиралась на переднее сиденье. “Совсем с ума посходили… Чего в неотложку-то звонить? Есть же специализированные”. — Она хлопнула дверцей.

“Кто-то умер”, — Инна отметила безучастно. Снова тошнило, и кружилась голова. “Надо что-то съесть”, — проводив взглядом отъезжающую машину, она свернула в кондитерскую. Две старухи вошли следом. Они были одеты как-то странно: распахнутые пальто поверх затрапезных халатов.

“Ой, не дай бог! Такая смерть…” Инна прислушалась. Старуха, встречавшая неотложку, давала объяснения. Другая прихлебывала из чашки, неопрятно подтирая рот. “Как представишь, один, на полу, почитай, целую неделю…” — она сокрушалась сочувственно. “То-то и оно! Один как перст. И за гробом — некому. Так и прожил жизнь — пустоцветом”. — Первая поджала губы, распространяя осуждение на всю прожитую жизнь. “Зато — уче-еный”, — ее товарка восстанавливала невидимую справедливость. “Это — да”, — старуха согласилась охотно. Ученость, признанная посмертно, не вызывала зависти. “Врачи-то как приехали, я и заглянула. Гря-язь… Клеенка рваная, банки из-под консервов… Так-то сосед был ничего, приличный. Здороваться, правда, забывал. Бывало, скажешь: здрасьте. Зыркнет, как петух — голову набок, а потом ничего, поздоровается”. — “Профессор, что ли?” — другая переспросила понятливо. “Вроде того, — старуха ответила не очень уверенно. — Правда, на вид неказистый — хлипкий какой-то. Портфельчик тоже рваненький. Вот у нас на втором — ни дать ни взять чистый профессор: Мария-дворничиха говорила, всегда первым здоровался. Тоже помер. А этот ходит, ходит с портфелем… Но книг у него! Я-то, не будь дура, зашла с милицией. Встала так скромненько, будто понятая. Уж я закон знаю: у них положено. Давно заведено. Теперь, конечно, не то. Раньше по полночи сидели. А этот, нынешний, и глядеть не стал. Чиркнул в бумажке. Но кни-иг! Чего они в этих книгах читают? Все умными хотят помереть… Полка на полке: так, так и так. — Старуха чертила руками. — Я еще, думаю, надо глядеть в оба, а то врачи эти — тоже интеллиге-енты. Раз-два — и в сумочку. Долго ли книжку-другую прибрать!” — “А, пусть бы и брали. Нет же у него никого. Кому достанется?” — “Не-ет, — старуха ответила важно. — Пока жив — пользуйся, помер — все государственное”. — “Ну да, ну да”, — товарка поддержала испуганно. “Ты-то должна его пом- нить! — старуха вроде спохватилась. — Сюда часто заходил. Бородавка еще агромадная. Чисто картошина — на полгубы”. Другая закивала.