Смерть в бассейне - Росс МакДональд

Да, и еще, мои наилучшие пожелания Кэти, и ты знаешь, что я думаю обо всей остальной компании Слокумов. До скорой встречи".

Даты под письмом не было, подпись была: "Милли". Я поглядел на лежащую на полу женщину.

Состоялся ли обед? Хотел бы еще узнать: уехала ли Милдред Флеминг в Англию и много ли знает она о "Нем". "Он" больше смахивал на Надсона, чем на Бога. А Надсон скоро будет здесь.

Я выдвинул ящик поближе к себе. Сложенная газета застряла было в щели между дном и задней стенкой ящика; скользнув вниз, она почти исчезла из виду. Я вытащил ее на свет Божий и развернул. Вот длинная колонка текста, а над ней напечатаны фотографии двух мужчин. Один из них Надсон, а другой — молодой темнокожий человек в измятой белой рубашке. Заголовок гласил: "Захвативший преступника и бежавший из тюрьмы".

"Лейтенант Ральф Надсон, из чикагской полиции, задержал Чарльза "Кеппи" Мариано, признанного виновным в убийстве трех человек и в прошлый понедельник сбежавшего из исправительного дома в Джолиет. Лейтенант Надсон выследил его в "Скид-Роу" и на следующий день взял под стражу".

В заметке сообщались детали этого подвига, и я медленно и внимательно прочел весь текст. Подвиг совершен двенадцатого апреля.

Я снова сложил газету, положил ее туда же, где нашел, и задвинул ящик.

Записка, отпечатанная на машинке... Что-то в ней было странное, такое, что я не мог сразу определить, но что нужно было объяснить. Не имея ясного представления о том, зачем я это делаю, я тем не менее вынул из внутреннего кармана пиджака письмо, которое дала мне Мод Слокум, развернул и положил его на стол рядом с машинкой. "Дорогой мистер Слокум", — начиналось оно. Это было как память о чем-то, что я слышал очень давно. Еще до войны я услышал: "Лилии, источающие запах гнили, хуже, чем простая сорная трава". Скоро такой запах будет источать тело женщины, лежащей на полу... письмо? о ней? Какое теперь значение имеет это письмо?

Мое внимание сосредоточилось, однако, на первом слове: "Дорогой". Я перевел взгляд на бумагу в каретке пишущей машинки: "Дорогой мой", потом всмотрелся в письмо на столе. Два "дорогих" были абсолютно одинаковы: заглавная "Д" каждого из них немного отступала от ряда других букв в строке, а у "р" был едва заметен разрыв в середине изгиба. Хотя я не эксперт по сличению шрифтов пишущих машинок, но мне показалось, что предсмертная записка Мод Слокум и письмо, адресованное ее мужу, напечатаны на одной и той же машинке.

Я пытался понять смысл, который мог крыться за этим сходством. Но тут раздались тяжелые шаги за дверью, которую я взломал, и вошел Надсон. Я стоял и смотрел на него, как хирург изучает лежащее под ножом животное, которое подвергнется вивисекции. Надсон смотрел не на меня. Он увидел тело Мод на полу, его всего согнуло, и он почти упал, но взял себя в руки и выпрямился. Прислонился к дверному косяку. Одетый в форму полицейский заглянул через его плечо в комнату. Надсон почти захлопнул дверь перед носом своего подчиненного.

Он повернулся ко мне. Кровь отхлынула от его лица, и кожа приобрела грязно-желтый оттенок.

— Мод мертва? — Звук обычно мощного голоса был слабым и болезненным.

— Стрихнин действует быстро.

— Как вы узнали, что это стрихнин?

— Взгляните на нее. И, кроме того, в пишущей машинке оставлена записка. Думаю, она предназначалась для вас.

Он еще раз посмотрел на лежащее тело.

— Дайте мне записку.

Его плечи не отрывались от дверного косяка.

Я вытянул из машинки листок и передал ему.

Он прочитал его про себя, перечитал еще и еще раз вслух; его тяжелые губы медленно выговаривали слова. На лице проступил пот, собираясь в морщинах, словно слезы.

— Почему она захотела покончить с собой? — Усилие, которое он приложил для того, чтобы спросить об этом, исказили линию рта, которая, казалось, уже не сможет больше вернуться в нормальное положение.

— Это я должен спросить у вас об этом. Вы знали ее лучше, чем я.

— Я любил ее. Это правда. Думаю, она меня не любила... Недостаточно любила.

Горе заставляло его выговариваться, забыв, что я был здесь. Забыв, кто я. Сейчас он забыл, наверное, кто он сам.

Медленно он все это вспомнил. Войска перегруппировались и плотным кольцом встали вокруг каменной крепости — его эгоизма. Я увидел, как тяжелая мужская гордость приливала к его лицу, выпрямила рот, скрыла наполнившую глаза боль. Он сложил предсмертное письмо Мод и спрятал его в карман.

— Я только что вошел. Мы ни о чем не говорили. Вы не находили записку, — и с этими словами Надсон похлопал по карману.

— И вы — Георг Шестой, король Англии. А не экс-лейтенант Надсон из чикагской полиции.

Он сумел пересилить себя, оторваться от двери, придвинуться ко мне и правой рукой, схватив лацкан моего плаща, попытаться тряхнуть меня.

— Вы сделаете так, как я сказал!

Я легко сбросил его руку. Но при этом письмо, которое я держал, выскользнуло из пальцев и упало на пол. Он быстро наклонился, поднял его. — А это что?

— Это письмо. Из-за него меня и наняли. Оно было напечатано на той же машинке, что и предсмертная записка. Подумайте над этим... Когда закончите, поразмышляйте еще вот над чем. Ваш парень, Фрэнкс, получил пять сотен за информацию, что я еду сюда вместе с Ривисом. Ему заплатил Уолтер Килборн. Я могу назвать главаря этой группы линчевателей, он из людей Килборна.

— Вы слишком много говорите, Арчер.

С нетерпеливым ворчанием он прочел письмо, затем смял его и положил в карман, к другому.

— Вы уничтожаете улики?

— Я сказал, что вы говорите слишком много. Я буду разбираться со всеми уликами, что здесь находятся.

— Не надолго... Если угодно, можете принять это мое замечание как угрозу.

Он придвинулся ко мне снова.

— Кто кому угрожает? Вас мне уже хватит, Арчер. Можете теперь отправляться из города. Из моего города!

— Я остаюсь.

Лицо Кнудсона пылало. Какой все же неприятный запах, как у плотоядного животного, шел от хулигана-полицейского!

— Вы отправитесь из города сегодня же, сейчас же, ночью и не вернетесь больше сюда. Никогда! Я надолго могу вас упечь, Арчер. Вы ведь, например, насильно перевезли Ривиса через границу штата Калифорния: вы знаете, сколько за это полагается по закону?

Да, я сам связал себя и передал ему вот такого, связанного. Из глаз моих просочилась горькая влага и тоже загорелась на лице.

Его правая рука скользнула под пальто, за пистолетом в наплечной кобуре.

— Так уходите или остаетесь?

Я ничего не ответил, открыл дверь, прошел мимо. В невообразимой суматохе проносились у меня в голове картины погонь, разговоров, часы ожиданий.