Ропот - Василий Сторжнев

болезни своих создателей

Портрет на стене за ночь совсем изменился

Снег, падавший из других ситуаций, растворялся в тёмных водах, окутавших Его

Он находился во сне, и сон его уподобился водам — застойным, грустным водам, смыкавшимся над псом, как крылья ночной птицы

Маска заговорила, но голос её был столь громок, что просто оглушил мироздание, не дав расслышать слова

Её голос вывел всех из обмоток сна

Жестокое пробуждение… Ад аскетических форм… Чёткость вымывает эзотерический смысл, мы относимся на много лет назад, падаем с грохотом в железную раковину, нас застилает веерообразная рука… Рука чего-то незримого, чего-то веского и многозначительного, готового рассказать всё. Возможно, ранее вещи и предавали нас, но теперь мы угрозами и шантажом выторговали их сквозьзубное содействие.

Возникновение нового пространства, замаскированное сполохом фраз, произошло совсем незаметно — фасетчато сложились мозаичные образы, в которых на миг мелькнуло — и застыло — изображение столь знакомой Хренусу комнаты Холодного Дома. Всё было неизменным: пол, стены, та же фальшиво-непроницаемая темнота за окном.

Вот только теперь Серый Пёс уже привык к этому интерьеру, и привычка истребила страх. Он будто находился в зале ожидания, не зная сколько ему придётся здесь пробыть (Зудящее нетерпение гуляет под кожей). Хренус посмотрел на истёртые половицы — «Газовый Пёс вроде и демиург, а пол себе нормальный сделать не может»— проскочила забавная мысль.

Всё явнее ощущался поднимающийся от пола холод. Он пробирался всё выше по конечностям, превращая плоть в фарфор и пронося с собой ощущения холодной воды и округлых очертаний. Эта вода словно вышла из затопленной могилы. Это была вода, от которой кожа начинает так странно бледнеть, готовясь стать кожей утопленника. (Размокшие пепелища погребальных костров, их копоть смыта с лиц, как было смыто раннее наваждение).

Стиль всего происходящего в Холодном Доме — прикрытие любых смен действия потоком метафор. Вот и сейчас Газовый Пёс не изменил себе. Под плащом фраз он появился в дальнем углу комнаты и сразу же заговорил вкрадчивым голосом выхлопа:

— «Хренус, действия тебя, как оператора, выявили твою сущность фиктивного носителя, зачисленного членом группы реального боя… возможность сердечно-сосудистой оценки была исключена…

Руководствуясь системами первородной этики, мы всё ещё инструктировали расстояние, зная смысл.

Был произведён отказ от конвенциональных средств.

Но искусственное сужение поля твоего существования не дало ожидаемого эффекта.

Когда исполнитель не ошеломлён, у него много недостатков»-

Газовый Пёс сделал паузу, и эхо его голоса заухало где-то под кровлей Холодного Дома.

— «Мы проповедуем риск как возможность… но и здесь пришлось создать исключительные обстоятельства, впрочем и это не спасло от достижения тобой границ расторжения. Значит послеубойная обработка — это твой искусственный вариант.»-

— «Газовый Пёс… Ты будешь меня отчитывать? Разве ты не находишь, что в этом уже нет никакой нужды?»— впервые ответил демиургу Хренус. В голосе его было холодное спокойствие, будто та самая могильная вода лилась теперь из пасти пса.

Газовый Пёс резко проник своим крадущимся голосом внутрь головы Хренуса и зазвучал оттуда: «Армия ролей в облаке уверенности — то, чем ты должен был стать… Ты же выпадал из форм до тех пор, пока не оказался в окончательной: чернорабочий арьергарда».

Голос Газового Пса принёс с собой стрекочущий дискомфорт в череп пса.

— «Оператор, исполнитель, чернорабочий — это всё лишь невесомые словесные условности, незакреплённые ткани. Это те термины, которые ко мне не имеют ни малейшего отношения. Ты должен был понять, что мне уже давно не нужно совершать завоевание лиц и тел»— ответил Серый Пёс, сохраняя хладнокровие. — «Я беспристрастный наблюдатель, покидающий ситуации сквозь неприметные двери. Ты навешивал на меня кулоны обязательств и заверял писанные водой обещания, но теперь это всё уничтожил ветер — сорвал первое и развеял второе»-

— «Было произведено злоупотребление пролонгатором.

Длительность твоего действия… должна была предварить зарю… но возникла лишь солнечная свинцовость»-

Почему-то при упоминании пролонгатора Хренус вспомнил фразы Фигуры о потерянном времени.

— «Ты говоришь о свинце солнца, для меня это был свинец моих оков, это было солнечное рабство. Как нелепый гость находился я за столом жизни, не имея возможности его покинуть. В моей кружке блуждал дурман, и поднимал я её в страхе, смешанным с дерзостью, рождённой незнанием. Но теперь всё изменилось»-

Газовый Пёс загрохотал внутри черепа Хренуса, заставив того скривиться от боли, настолько был резок его тон:

— «Неблагонадёжные системы твоей речи выводят тебя в зону критического бедствия частоты

Злонамеренный алгоритм одиночки доставил похоронное извещение нашему успеху

Ты — контаминат тысяч»-

— «Мне уже не страшно использовать никакие слова. Я знаю, что ничего мне за это не будет. Всё, начиная от фонемы и заканчивая целыми текстами, подвластно мне, я покинул пределы значений. Я персонаж, движущий повествование»— проговорил Хренус, корчась от нестерпимой боли.

— «Ахххххххххх»— возмутился шелестом испарений Демиург.

Внезапно чёрная бумага на окне с треском лопнула, и в брешь незамедлительно ворвался злой воздух. Его поток ударил по комнате, оглушив Серого Пса в один миг своей заполняющей силой.

Снова загрохотал Газовый Пёс — одновременно и снаружи, и изнутри:

— «Увидеть, Хренус… Почувствовать…»-

Окутавший пса воздух тут же прилип к шкуре — и остался там навсегда. Его нагнетательные движения и перешёптывания на змеином языке с телом, сделали последнее податливым, оно стало терять концентрацию, утекать и таять в движениях атмосфер, обнажая ту тонкую прозрачную конструкцию, которая служит наполнением телу. Затем злонамеренный воздух стал выдувать один за одним:

чувства,

память,

практический опыт

разум,

душу

инстинкты

Это происходило настолько быстро, что Серый Пёс не успевал ещё не изъятыми у него частями себя ощутить потерю. В отчаянии он бросался к уже опустевшим помещениям своего естества, понимая, что в доли секунд он перестанет быть. И тут он случайно, той крупицей сущности, которая у него ещё осталась, понял, что внутри его, есть одна тень, фигура, его сумеречный незаметный двойник, который за счёт своей скрытности хранил главное — ту самую невыразимую частицу, которая и была исчерпывающим описанием Хренуса, именно невыразимость и делала её недоступной для ветров и демиургов. Хренус в последнем судорожном движении, превращаясь на ходу в туман, сосредоточился на этом едва различимом слове и вскричал:

— «Поэт!»-

НЕОБЫЧАЙНО СИЛЬНАЯ ВСПЫШКА

Так же стремительно, как и тогда в яблоневом саду, перед глазами Хренуса возникли новые декорации — гигантского павильона, сверкающего зала; его стены были составлены из полупрозрачных зеркал, сквозь которые виднелись кроны деревьев Серебряного Леса. Должно быть, этот зал находился в самом его центре. Вокруг Хренуса на многие десятки метров расходились начищенные полы, по которым абсолютно безмятежно парами и поодиночке ходили те самые псы Серебряного Леса, столь недостижимые ранее. Наконец-то, он может узнать, что они