При блеске дня - Джон Бойнтон Пристли

— Послушай, дружище, — говорил какой-нибудь незнакомец, — рыбак рыбака видит издалека. Мы оба — звезды первой величины, верно? Каждый в своей области, ясное дело. Ну так вот, в Шеффилде меня на коленях умоляли остаться еще на сезон, это, притом что я уже три года подряд там отыграл в рождественской пантомиме, но я наотрез отказался: «Нет уж, ребятки, в этом году меня позвали в Браддерсфорд, там мои друзья (именно так я и сказал), вы уж не взыщите, но я еду в Браддерсфорд, в старый добрый Браддерсфорд». Можешь так и написать, старина.

Огромные белокурые Королевы Фей едва не протыкали меня душистыми сверкающими бюстами, воркуя:

— У вас прекрасный музыкальный вкус, мистер Доусон, я всегда читаю вашу колонку. Не мне вам говорить, что попытка исполнить настоящую оперную арию в пантомиме — это гораздо больше, чем просто новшество, хотя и новшество, конечно, тоже, можете так и написать. Когда я сказала об этом старику Томми Спарку — ах, что бы мы без него делали? — он ответил: «Ну, дорогуша, раз это новшество, давай рискнем». А вы ведь знаете, какой зритель в Халле — очень консервативный, мистер Доусон, — так вот, они все были в восторге, полные залы собирались даже на дневные спектакли! Если вам нужны фотографии, напишите мне, я пришлю.

Словом, благодаря Джонни Лакетту я стал чуть ли не гвоздем программы и чувствовал себя одновременно обманщиком и болваном.

В те дни, которые уже были сочтены, гастролирующие актеры и артисты эстрады не пытались притворяться обыкновенными гражданами и налогоплательщиками. Во-первых, они совершенно иначе выглядели. С точки зрения респектабельных буржуа они одевались чудовищно и вульгарно: слишком толстый твид, слишком броские узоры, слишком глубокие вырезы и слишком яркие галстуки, пальто слишком длинные и свободные, шляпы просто невозможные. Даже мужчины не до конца смывали грим: оставались голубовато-серые разводы вокруг глаз, щеки алели и лоснились не от крепкого здоровья, но от смеси румян и какао-масла. Среди мужчин все еще была мода на удлиненные вьющиеся волосы, очень пышные с боков. Дамы красились так густо, что ни у кого не возникало сомнений в роде их деятельности. Сегодня, вероятно, такой макияж не привлек бы моего внимания, но в те дни он выглядел в высшей степени вульгарно: я никак не мог оторвать глаз от их лиц и вместе с тем не испытывал никакого желания приближаться к этим раскрашенным и жеманным созданиям. Представители обоих полов держались то с огромным профессиональным достоинством (совершенно чуждым местным фабрикантам и коммерсантам), то вели себя развязно, грубо выражаясь и рассказывая весьма скабрезные анекдоты в смешанной компании. Впрочем, благодаря своей наивности и простоте они не вызывали отвращения. Несмотря на все эти странности, актеры и актрисы тогда нравились мне куда больше, чем теперь, когда я проработал с ними много лет, и вовсе не потому, что я был молод и глуп, а теперь стар и мудр. Нет, мне кажется, что артисты были здоровее духом, когда сознательно подчеркивали и утрировали разницу между собой и публикой. Теперь же они тщательно скрывают свои знаки отличия, выглядят и ведут себя как обычные адвокаты, зубные врачи, домохозяйки и дочери священников: то, что не может выйти наружу, со временем пробирается глубоко внутрь, тайком разрушая сердца и рассудки.

Словом, на том банкете в «Короне» у меня было ощущение, что я очутился среди иностранцев и цыган, которые зарабатывали восемьдесят фунтов в неделю. Ясное дело, я чувствовал себя мошенником: эти чужеземцы подходили ко мне один за другим и делились всевозможными материалами для моих воображаемых колонок. И все же тогда мне было проще и легче с ними, чем было бы теперь. Придя к такому выводу, я решил не вспоминать подробности банкета в «Короне», а припомнить похожие вечеринки в Голливуде. Может, уговорить Элизабет хоть раз проанализировать свои чувства и сравнить их с собственными?

Нет, так не пойдет. Надо быть осторожней, не то разноцветные нити окончательно распадутся. Почему, интересно, я вообще вспомнил о том банкете? Ведь я думал не об актерах, а хотел лишь заново пережить свою юность в Браддерсфорде и дружбу с Элингтонами. Я пробился обратно в тот дымный и шумный банкетный зал, переполненный энергетикой театра, вновь окружил себя гримасничающими комедиантами и улыбчивыми субретками 1913 года и принялся с серьезным видом слушать их рассказы, которым было не суждено выйти в печать. Я ел пирог с телятиной и ветчиной, пил крюшон и ждал, что будет дальше. Не зря же я вспомнил именно эту вечеринку!

Я покосился на выход. В дверях стояла Элеонора Никси, блистательная и веселая, готовая в полной мере насладиться банкетом (при этом она тонко демонстрировала, что оказалась здесь случайно и никакого отношения к собравшимся не имеет), а с нею — Бен Керри, румяный, запыхавшийся и уже немного пьяный. Мне стало ясно, что именно он пригласил ее на вечеринку, ведь иногда он писал колонки светской хроники для местных газет, и его просто не могли не позвать на такое мероприятие. Конечно, в этом не было ничего дурного — подумаешь, Керри захотел развлечь миссис Никси, однако я сразу же сообразил, что они часто бывают вместе. Пусть они еще ничего не затеяли, обожаемый Евой Бен и беспокойная красотка из Лондона явно воображали себя парой: что-то связывало их и одновременно отделяло от остальных. Меня они не заметили; минуту спустя я сам к ним подошел. К тому времени Бена уже поймали две актриски, и он с несколько раздраженным видом слушал то же самое, что я выслушивал целый вечер. Элеонора Никси стояла рядом и даже не пыталась делать вид, что слушает, а смотрела на актрис с холодной усмешкой.

— Здравствуйте, миссис Никси! — воскликнул я, широко улыбаясь (к тому времени я уже выпил несколько чашек крюшона и весь светился).

— О… добрый вечер! — с улыбкой ответила она на мое приветствие. — Как странно, опять мы случайно встретились! Вам нравятся такие вечеринки?

— Когда как, — ответил я, строя из себя светского льва. — Слишком уж явный профессиональный налет у этого мероприятия, не находите?

Она кивнула:

— Ну и сборище! Терпеть не могу второсортных актеришек, но Бен сказал, что ему обязательно надо сюда заглянуть, а мне, возможно, будет весело.

Еще неопытный в таких делах, я сразу понял: ей прямо не терпелось вовлечь его в разговор, даже звук его имени доставлял Элеоноре радость. И ей было решительно все равно, что я подумаю.

Иначе обстояло дело с Беном. В этот миг он повернулся, увидел меня, и первая реакция его выдала: лицо сразу омрачилось, и он ожег меня яростным взглядом. Напрасно я попал на эту вечеринку, говорил его взгляд. Затем Бен отвернулся, словно актриски рассказывали ему что-то невероятно любопытное, и едва заметно пожал плечами. Миссис Никси была спокойна и весела.

— Я слышал, Еве Элингтон нездоровится, — сказал я.

Она приподняла брови:

— Да что вы! Это такая белокурая девочка? У нее, должно быть, анемия. Выглядит она анемичной. Впрочем, я уже давно не видела сестер Элингтон. Меня они не так интересуют, как вас.

Я не спасовал:

— Возможно. А вот Бена я частенько видел в их обществе.

— Да, он большой друг семьи. Отец у них душка, хотя Малькольм и говорит, что коммерсант из него вышел неважный. Впрочем, меня это не волнует, — продолжала она с улыбкой, — коммерция вообще мне не интересна, равно как и коммерсанты. Все это тоска смертная, не правда ли?