Белая обезьяна, чёрный экран - Ольга Николаевна Аникина

давали покоя тревога и беспомощность перед троицей: мама, Бог и Доктор Тюкова. Получалось, что я виноват, но неясно было, почему, в чём, и главное — каким будет наказание. Внутри меня всё замирало, плечи напрягались, а руки пытались обнять друг друга, защитить. Я задерживал дыхание на выдохе, застывал так на несколько секунд, и это приносило недолгое успокоение.

Однажды страх загнал меня в коридор. Спрятавшись в углу между вешалкой и тумбочкой, на которой для красоты лежала салфетка, вышитая красным крестиком, я сидел, обхватив себя руками, и ждал освобождения. Подошла мама. Я разлепил зажмуренные глаза. Она смотрела на меня сверху вниз. Покачала головой и попросила:

— Юра, пожалуйста, перестань.

Страх жил снаружи, а я сам был внутри. Перестать было нельзя. Но она не уходила.

— Доктор Тюкова всё мне объяснила про твои страхи.

Я раскрыл глаза и разжал пальцы. По телу разлилась слабость.

— Никаких страхов у тебя на самом деле нет, — новость прозвучала как-то неубедительно.

Я смотрел на маму во все глаза и не понимал. Потом раскрыл рот, но она продолжала:

— Ты всё придумал. Придумал, чтобы я носилась с тобой по врачам. Чтобы занималась только тобой. Доктор поняла все твои хитрости. Мне было очень стыдно за тебя.

Я снова зажмурился, замотал головой, а мама вдруг закричала:

— А ну-ка вылезай из угла, сейчас же! Сию минуту! И марш прибираться! Врун несчастный!

Она схватила меня за руку и выволокла из укрытия.

Ужас от случившегося был настолько сильным, что он вытеснил даже страх, связанный с Богом. Обманщик, врунишка, а ещё — я подвёл маму.

Стало горячо в животе, потом жар перекинулся на лицо. Я метался по комнате и лихорадочно расставлял по местам разбросанные вещи. Сгребал игрушки в большой ящик, стоявший возле батареи. Складывал кривой стопкой грязные колготки, которые свисали с полочек шкафа как дохлые змеи: Наг и Нагайна. Неуклюже запнулся о краешек паласа, упал и ударился бровью о край табуретки, схватился за ушибленное место — и на ладони отпечатался сукровичный след, хотя боли не было, настолько все ощущения во мне притупились, все, кроме одного: душной, гадкой вины. Потом я побежал в кухню за веником, вернулся и, как умел, подмёл палас, сгребая мусор на какую-то тонкую детскую книжку. Мне почудилось, что в мусоре копошились маленькие рыжие мураши. Я зажмурился и не смотрел на них. Нёс бумажку к мусорному ведру и не смотрел.

После приборки комната выглядела гораздо чище, и я поспешил на кухню к маме.

Но мамы в квартире не было. Она куда-то ушла. Входная дверь оказалась заперта. Я кричал и колотил в неё кулаками, но понимал: мама снова оставила меня одного.

Я снова забрался в свой угол и сидел там, наверное, целую вечность — закрыв глаза и сжав пальцами плечи. Помню, синяки не проходили несколько дней.

В комнате было тихо. Я слышал, как на кухне в гулкую раковину из крана падают капли: казалось, от их раскатистых ударов подрагивали стены. Словно спрятанный в трубе бомбардировщик прямой наводкой бил в одну и ту же точку, и наша квартира могла в любую минуту взлететь на воздух.

Ба-бах. Ба-бах. Ба-ба-а-х!

Когда мама Надя вернулась из магазина, я бросился к ней. Она сказала: «С врунами общаться не хочу». Выложила покупки, а потом закрылась в комнате.

Перед маминым гневом гнев Божий показался смешным и мелким. До меня дошло, что Бог ничего не решает.

У меня перед глазами стояла твёрдая, обклеенная обоями стена, и даже биться в неё лбом было бессмысленно.

Когда мама открыла дверь, я уже остыл, стал частью моей стены.

Меня всё-таки простили. Всё кончилось хорошо.

Что сказать ещё? После того дня страхи мои не исчезли. Бог продолжал являться. Он пугал меня, как прежде, — мне приходилось надолго задерживать дыхание и сжимать пальцами плечи. Рассказывать об этом маме я уже не мог. Нужно было научиться переживать свой ужас и свою вину в одиночку. Как это, наверное, делает Бог.

Два листа из коробки №S-49/2F-ЮХ

(исправленные и дополненные в 2023 году)

2021, 2023 гг.

Я вспомнил эту историю, потому что Э. Д. заговорила про Бога. Хотел понять, почему я всегда с ней спорю. Начал писать про рефлексы Павлова, потом про концлагеря, убиенных младенцев, потом всё стёр и написал вот такой текст.

Я перечитывал написанное. Было как-то паршиво.

И даже сейчас, когда я сижу в квартире Э. Д., и среди разложенных на столе папок и пронумерованных коробок читаю, разложив по страницам, эту заново распечатанную на принтере главу, мне хочется поскорее сгрести листы в кучу, подколоть их к остальным и никогда больше к ним не возвращаться.

За сорок лет Моисей провёл людей через пустыню, а я всё топтался возле той стены, где меня, шестилетнего, обнаружила мама Надя, в психической сохранности которой даже в то далёкое время никто не мог быть уверенным.

Написав текст в качестве очередного задания, я долго думал, нужно ли посылать Э. Д. эту историю. Решил не посылать. Она осталась в недрах моего домашнего компьютера. Именно оттуда я достал её в 2023 году и распечатал.

Зато в те дни, когда я кропал свои последние рассказы для Э. Д., я ради эксперимента зашёл в церковь. Сразу после того, как закрыл Вордовый файл про Бога.

Детских страхов у меня давно уже не было. Зажжённые свечи горели, воздух над ними колыхался, но никакой ужас не рождался во мне. Я застал кусок службы и наблюдал, как одни люди в длинных расшитых золотом одеждах поют красивыми низкими голосами, а другие люди крестятся и кланяются.

Безусловно, что-то в этом помещении происходило. Я и сам почувствовал тогда, как поддаюсь влиянию толпы: стоять столбом среди народа, кладущего поклоны, было неловко, и я несколько раз перекрестился вместе со всеми. Действие походило на коллективную истерию, о которой на пятом курсе нам рассказывал профессор Балашов с кафедры психических болезней. Потом на экзамене мне как раз попался билет с таким вопросом, и отвечать нужно было с приведением цитат из марксизма-ленинизма, несмотря на то, что на дворе стояли уже девяностые годы.

Я вышел из церкви. На улице морок развеялся. Покорная и, как мне показалось, зомбированная толпа ни в чём меня не убедила. Осталось чувство необъяснимой тоски.

Я прошёлся по улице — стояла зима, самое унылое время года. Зимой в наших широтах резко увеличивается количество самоубийств.

Я достал телефон. Включил его и позвонил Грачёву.

После происшествия, из-за которого