Хирург "на районе" - Дмитрий Правдин

Промыв полость и удалив некротические остатки тканей, я понял, что обычным способом повязку не наложить: просто не хватит перевязочного материала!

Мы вспомнили про полотенца. Каждый день мы промывали рану и тампонировали тремя вафельными полотенцами, смоченными гипертоническим раствором. Отработанные полотенца дезинфицировали, стирали, кипятили и снова пускали в ход. После третьего использования они напоминали желтую рифленую тряпку, но другого перевязочного материала не было.

Каждая перевязка начиналась с традиционного постанывания:

— Ох, я ж корову продала, а он меня так изувечил!

— Терпите, все под контролем!

Так, обменявшись дежурными фразами, мы начинали работать. Больная терпела, а я старался как можно бережней промыть рану и сменить повязку. По-видимому, иглотерапевт занес женщине инфекцию, которая вылилась в гигантскую флегмону забрюшинного пространства. Просто удивительно, что у нее не развился сепсис.[23]Действительно, нет предела человеческому терпению!

Вообще я заметил, что женщины терпеливее мужчин. Ко мне попадали пациентки с такими заболеваниями и травмами, которые мужчина вряд ли выдержал бы.

Однажды я оперировал азербайджанца Ибрагима, тот подрался с армянами. Выходцы из Еревана ударили гордого жителя Баку ножом в спину. Не знаю, что там был за нож, но он со спины пробил насквозь всю печень, желчный пузырь, двенадцатиперстную кишку и оцарапал толстый кишечник. Даже по грубым расчетам, раневой канал был никак не меньше пятидесяти сантиметров.

Главное в хирургии повреждений печени — не оставлять полостей. В них могут скапливаться кровь и желчь, которые потом гноятся и провоцируют абсцессы печени и кровотечения. Для того чтобы ушить печень Ибрагима, не оставив свободного пространства, мне пришлось затампонировать печень частью сальника[24]на всю длину раневого канала, причем для этого пришлось удалить и желчный пузырь, который прикрывал выходное отверстие.

Далее пришлось ушить двенадцатиперстную и толстую кишки. Скажу, что все это было непросто, особенно мне, хирургу, работавшему самостоятельно всего полтора года. Но я справился.

Памятуя о тех, у кого развивался делирий, я позаботился о том, чтобы пациента надежно привязали к кровати широкими ремнями.

Не успел я закончить писать протокол операции, как услышал крики на незнакомом языке. Голосил азербайджанец.

— Чего кричишь? — подошел я к раненому.

— Пить хочу! — сказал он, осмотрев меня мутным взором. — Доктор, дай пить! Во рту сушит!

— Тебе нельзя пить! Была серьезная операция, ушита кишка. Попьешь — швы могут разойтись!

— Не разойдутся! Дай пить!

— Нельзя!

— Будь человеком, дай пить!

— Слушай, ты русский язык понимаешь?

— Понимаю! Дай пить!

— Я же говорю, кишка двенадцатиперстная зашита, швы могут разойтись, если попьешь. Двух часов не прошло, как зашили. Понимаешь?

— Да, понимаю! Дай пить!

— Не дам! Всю необходимую жидкость мы тебе в вену будем капать! Все, лежи, отдыхай!

— Ну дайте мне пить!

Чтобы не слышать этот рев, я спустился в ординаторскую и стал писать там. Минут через двадцать прибежала испуганная постовая медсестра:

— Дмитрий Андреич, у нас чепэ!

— Что такое? Что-то с больным?

— Да вы сами посмотрите. Такого вы еще не видели.

Чертыхаясь, я поднялся в послеоперационную палату.

Такого я и вправду еще не видел. Раненый с распростертыми и привязанными руками и с кроватью за спиной стоял в углу, возле умывальника, и, подставив голову под струю воды, жадно пил. Он поднял за спину большую тяжеленную функциональную кровать!

— Как ты сюда попал? — крикнул я, пытаясь оттащить пациента от крана. — Зачем пьешь?

— Пить хочу! Дайте пить! — пропуская мои слова мимо ушей, орал раненый.

Вдвоем с медсестрой мы еле оттащили его от крана, вернули кровать в прежнее положение и откатили на место. Отсюда до умывальника было метров пять.

— Маргарита Сергеевна, — обратился я к медсестре. — Объясните, как у вас пациент добрался до умывальника с кроватью на спине?

— Дмитрий Андреич, вы не ругайтесь, не знаю. Пока я уколы по палатам ставила, он и успел. А как, не знаю!

В это время Ибрагима вырвало, фонтан водопроводной воды вылетел из его глотки. Мы вытерли страдальцу рот и сменили постель.

— Дайте пить! — не унимался несчастный. — Хочу пи-и-и-ть!

— Послушай, Ибрагим, — теряя терпение, сказал я. — Тебе нельзя пить! Н-е-ль-зя! Усек?

— Да понял! Дайте пить!

— Маргарита Сергеевна, сделайте ему реланиума два куба! — сказал я и принялся ждать, когда подействует успокоительное, наблюдая за раненым через приоткрытую дверь.

Два миллилитра реланиума, похоже, ему были как слону дробина. Ибрагим продолжал требовать воды, не умолкая ни на минуту. Из соседних палат стали испуганно выглядывать другие пациенты.

Минут через двадцать ор достиг апогея, и привязанный Ибрагим стал елозить на кровати, пытаясь раскачать ее. Я с удивлением наблюдал за ним. Кровать широкая и тяжелая, но худосочному азербайджанцу удалось каким-то чудом раскачать и перевернуть ее.

Кровать упала на бок, раненый поднялся на ноги вместе с ней и снова попытался пробраться к крану. Мы снова уложили его на место. Добавили еще пару миллилитров успокаивающего, после еще. Он заснул только после шести кубиков.

Пришлось организовать круглосуточный пост возле любителя погулять с кроватью на спине. Был ли это постоперационный психоз, я не знаю, так как утром Ибрагим очнулся совершенно нормальным и вел себя смирно. Потихоньку ныл и просил попить, но кровать больше не переворачивал.

Я все боялся, что разойдутся швы на кишечнике и придется оперировать повторно, но все обошлось, и Ибрагим поправился. Я после сам попробовал перевернуть кровать, но у меня ничего не вышло. Через месяц ко мне заглянул и сам автор трюка. Ибрагим принес три бутылки коньяка и сказал «спасибо». Я напомнил ему тот инцидент и попросил повторить: Ибрагим лег на кровать, но перевернуть ее не смог. Мы посмеялись и расстались добрыми друзьями.

В определенные минуты организм способен мобилизовать все свои резервные силы.

В тот год зима пришла рано, уже в ноябре намело снега по пояс. Поздним осенним вечером я возвращался домой на уазике «скорой помощи». Мы только что закончили операцию на животе, и «скорая» развозила нас по домам. Сотрудники оперблока жили в разных районах поселка. Первой повезли к дому операционную сестру.