Все нечестные святые - Мэгги Стивотер

Старшим Сория поневоле приходилось верить в лучшее, чтобы хоть как-то компенсировать свою неспособность действовать. Лишь надеясь, что с Даниэлем всё в порядке, они могли отчасти примириться с тем, что бросили его.

– «Марисита, я слушаю», – повторила Роза, слегка подбрасывая Лидию при каждом слове, а заодно выжидая, что их смысл наконец дойдет до сознания. – «Марисита, я слушаю».

«Марисита, я слушаю».

В конце концов, Беатрис и Хоакин встретились взглядами, а сделав это, поняли, что думают об одном и том же: если Даниэль действительно слушает, их задача устроить такое шоу, чтобы оно показалось чудом.

Когда-то в Бичо Раро был огромный, прекрасный амбар, способный вместить двести вязанок сена, маленький трактор и двадцать четыре деревенских ласточки. Стены его были янтарно-коричневыми, а крыша – славного красного цвета. Вообще-то, именно от этого амбара Пит отдирал доски, чтобы сделать сцену. Вскоре после постройки амбара ветер принялся его грызть, как грыз всё в долине Сан-Луис. Ничего не происходило, потому что амбар был построен на совесть. Ветер грыз его всю неделю, и снова ничего не произошло. Ветер грыз амбар девяносто девять недель подряд, и опять ничего не случилось: амбар даже не шевельнулся. Но на сотой неделе ветер в очередной раз куснул амбар, и тот обрушился. Амбар рухнул не потому, что на сотой неделе ветер грыз его сильнее, чем раньше. Девяносто девять недель упорного труда сделали свое дело, а сотая лишь завершила процесс.

Мы почти всегда обращаем внимание на этот сотый удар, но не всегда замечаем предыдущие девяносто девять событий, предшествовавших изменениям.

В ту ночь атмосфера в кузове грузовичка установилась совершенно не такая, как прежде. Отчасти это произошло из-за того, что сегодня количество его обитателей увеличилось. Беатрис, Хоакин и Пит теснились в кабине, как карандаши в коробке, пока грузовик, погромыхивая, медленно полз сквозь темноту. Беатрис не отличалась говорливостью, Хоакин не желал поддерживать светскую беседу, а Пит никогда не зажигал огонь в помещении, где собрались ярые противники курения, так что довольно долго тишину нарушали лишь рокот мотора, поскрипывание сидений да почти неслышный стук сердец, как вдруг пальцы Беатрис и Пита случайно соприкоснулись.

– Ты любишь музыку, Оклахома? – поинтересовался в конце концов Хоакин. Обычно люди, сидящие в тесной кабине плечом к плечу, разговаривают гораздо менее воинственным тоном.

Пит пропустил вызывающий тон мимо ушей.

– Мне ужасно нравится Пэтси Клайн.

– Пэтси Клайн, – презрительным эхом отозвался Хоакин.

– Кто такая Пэтси Клайн? – спросила Беатрис.

– Ой, да ты ее знаешь, – безапелляционно заявил Хоакин. Он запел нарочито гнусавым, немелодичным голосом: «I'm always walking after midnight, searching for you».

Беатрис покачала головой, показывая, что понятия не имеет, о чем речь.

– Craaaaaaazy, – запел Пит. – I'm crazy for feeling so lonnnnnnelyyyyyyyy…

Строго говоря, певец из Пита был аховый, его низкий голос изрядно дребезжал, но он приятно растягивал гласные на манер Джонни Кэша, и его пение очаровало Беатрис. Более того, на этот раз она узнала мотив. Она сказала:

– Эту песню я знаю.

У Пита была слабость к эстрадным певицам. Ему нравилась Пэтси Клайн и нравилась Лоретта Линн – женщины с низкими голосами и красивыми модуляциями, поющие под звонкий перебор гитарных струн. Как-то раз один из приятелей тестя брата его матери гостил в их доме в Оклахоме, пока ремонтировали мотор его «Импалы», уставший за время долгой поездки по штату; этот приятель рассказывал байки о том, как встретился с Пэтси Клайн в штате Виргиния, и о том, какая она крутая и забавная. Она всех называла «Хосс» и могла перепить любого мужчину. Пит сразу проникся к певице симпатией.

Вообще-то, Хоакин ничего не имел против Пэтси Клайн, просто до сих пор кипел от возмущения, вспоминая, как его отец восхищался Питом, поэтому не мог найти в себе силы отнестись снисходительно к музыкальным пристрастиям последнего.

– В сегодняшней программе нет Пэтси Клайн, – заявил Хоакин еще грубее прежнего. Он не знал, что Пит еще не осведомлен о том, что они собираются делать в пустыне, поэтому его слова остались для Пита малопонятными.

– Ничего страшного, сэр, – улыбнулся Пит. – Мне нравится не только Пэтси Клайн.

Беатрис поймала это именование, как птицу на лету, и подвергла пристальному изучению. В подобной ситуации кто-то мог бы использовать слово «сэр» в качестве насмешки, этакой саркастической вежливости, призванной завуалированно оскорбить. У других людей оно могло вылететь просто машинально, потому что они использовали его очень часто, и оно уже не имело для них особого значения. Пит вложил в это слово только уважение. Его слово «сэр» как бы говорило: «Я не угроза» и дружелюбно улыбалось. «Ты здесь по-прежнему самый главный». Собаки Антонии вечно дрались друг с другом, и сражения эти заканчивались после того, как один из противников падал на спину, показывая, что хочет мира. Примерно так же выглядело слово «сэр» в устах Пита. Беатрис нашла это несправедливым, ведь Пит не сделал ничего плохого, к тому же ей стало досадно – теперь Пит подумает, что Хоакин всегда такой вздорный, а это далеко от истины.

Подобная доброта разозлила Хоакина еще больше, ибо если ты понимаешь, что ведешь себя с хорошим человеком как последний мерзавец, ты начинаешь сердиться на этого человека еще больше.

– Кстати, на кой тебе сдался этот грузовик, Оклахома? – спросил он.

Пит опять поведал о своих планах заняться грузоперевозками. Потом неуверенно добавил:

– Я собирался поступить в армию, но у меня дыра в сердце.

Есть такой вид тоски, который проявляется в человеческом голосе, как ты ее ни прячь, и нужно быть законченным чудовищем, чтобы, услышав ее, остаться равнодушным. Именно такая потаенная печаль прозвучала в голосе Пита, и Хоакин почувствовал, что вся его враждебность разом схлынула.

Он сказал:

– Разве ты один такой, Оклахома?

И принялся напевать какую-то песню Пэтси Клайн, так что Пит широко улыбнулся. Беатрис тоже улыбнулась, отвернувшись к окну, но Пит увидел ее улыбку в оконном стекле. Их пальцы снова соприкоснулись, но на этот раз неслучайно.

Хоакин прервал пение.

– Марисита сказала, почему не хочет сделать это сегодня ночью?

– Она просто передала мне записку со словами: «Не сегодня», – ответила Беатрис.

Хоакин не стал озвучивать свои соображения на сей счет, впрочем, в этом не было нужды. Беатрис думала о том же самом. Неважно, насколько хорошим выйдет их сегодняшнее шоу, в нем не прозвучит то, что надеялся услышать Даниэль.

– Может, завтра, – предположил Хоакин. – Эй, Оклахома мог бы попросить ее вместо нас.

Всего пару дней назад ни один из кузенов даже не рассматривал такую возможность. Тогда по их венам еще бежало высказанное ранее требование Антонии проявлять крайнюю осторожность, но теперь положение дел изменилось. Очевидно, подлинные границы запрета оказались куда сложнее, чем им внушали с детства. Кузены посмотрели на Пита.