Парадокс Апостола - Вера Арье

Не понимал Родион и поступка Валя: как Пьер мог исчезнуть в такой ответственный момент? В конце концов, именно он был инициатором всего этого предприятия!

Сейчас так важна была его поддержка, однако уже вторые сутки абонент оставался недоступен.

Было и другое.

В последнем телефонном разговоре Валь напомнил про не дававший ему покоя корсиканский эпизод. Еще тогда, летом девяносто седьмого, Родион догадывался, что гостеприимная семья Ланзони, приютившая его после шторма в своем доме, как-то связана с убийством префекта Руссо.

А теперь всплыли ежедневники, ставившие имя Франсиса Ланзони в один ряд с Марселем Готье и вновь отсылавшие его к тем событиям: встреча министра Готье с Франсисом Ланзони в доме миллиардерши состоялась всего за два месяца до смерти префекта…

Но, может, это был какой-нибудь другой Ф. Ланзони?

* * *

Валя обнаружила квартирная хозяйка.

Он задолжал ей за два месяца, и простояв в оговоренный день полчаса под дверью, она не выдержала и открыла ее своим ключом.

Внутри царил чудовищный беспорядок — вывороченные ящики шкафов, разбросанная одежда, рассыпанные по полу документы… Только кровать осталась нетронутой: серое холостяцкое покрывало, пара плоских подушек и застывшее в неестественной позе мужское тело.

Смерть наступила от острого сердечного приступа. Случайность, фатум, небольшое отклонение от статистической нормы. Наследственность, быть может?

Нет.

Валь был спортсменом, не переносил алкоголя и не имел в роду сердечных патологий. Но хуже всего было то, что смерть Пьера наступила ровно через сутки после телефонного разговора, в котором Родион неосторожно обсуждал с ним компрометирующие министра ежедневники.

Их, конечно, в квартире не обнаружили.

На работе Родион не появлялся больше месяца, пытаясь справиться с оглушительным чувством вины.

Он стал причиной гибели человека!

В том, что Валя устранили как связующее звено, располагавшее опасными сведениями, Родион не сомневался. Скорее всего, их разговоры прослушивались, а он позволил себе пренебречь главным правилом: никогда не обсуждать с «источником» подробностей дела по телефону.

И что теперь?

Остаться в редакции и как ни в чем не бывало стучать по клавишам уверенными пальцами, меняя мир к лучшему? Разоблачать политические интриги, дымить в курилке, разглядывая ноги секретарш, сочинять репортажи под указку Бретона, которому он больше не доверял, и каждую секунду знать: Валь умер.

А вместе с ним умерли и все иллюзии.

Решение пришло внезапно и сразу показалось правильным: в газету он больше не вернется.

Родион не мог простить себе преступной близорукости. Ведь он видел, что Бретон плетет сеть вокруг министра. Еще до появления аудиозаписи редактор изучал биографию Готье, поднимал архивы, искал информаторов. Пытался нащупать, за что бы зацепиться. И ему стоило бы тогда задуматься: почему Бретон это делает?

Ответ был до зубного скрежета прост.

Все началось с приходом акционера, поддерживавшего соперника Готье в борьбе за президентский пост. А что не сделаешь ради дружбы и общей идеи? Особенно, если тебе принадлежит одна из самых влиятельных газет.

Все проповеди Бретона о журналистской этике и власти сухого факта над частным мнением оказались лишь лицемерием. Занимаясь этим «расследованием», газета выполняла чей-то заказ. А «незначительного» Валя использовали как канал для передачи компромата, не заботясь о том, к каким роковым последствиям это может привести…

За публикацией статьи последуют судебные разбирательства, которые растянутся на долгие месяцы: «Мондьяль» будет опровергать обвинения в клевете и во вмешательстве в частную жизнь, Сесиль Ля Грот — спекулировать прогрессирующим слабоумием, подтолкнувшим ее к уклонению от уплаты налогов, а Марсель Готье — категорически отрицать эпизод торговли собственным влиянием. Спустя полгода газета выплатит солидный штраф, который Карди назовет «издержками при попытке отстоять свободу слова». Министр Готье снимет свою кандидатуру с выборов, но будет тут же освобожден из-под следствия: низкое качество записи разговоров с миллиардершей не позволит считать этот материал весомым доказательством, а факт получения им незаконных денег так и не подтвердится. Великая актриса окончания суда не дождется, скончавшись солнечным днем на веранде своего дома в компании разгоряченных молодых художников и прохладной «Вдовы Клико». А уголовное дело, возбужденное в связи с подозрительными обстоятельствами гибели журналиста Пьера Валя, будет прекращено «за отсутствием состава преступления».

Дождавшись, когда закончит звучать динамичный «джингл» программы, которую она вела по пятницам на радио «Франс-Глоб», журналистка Соня Коэн поправила наушники и, склонившись над микрофоном, произнесла нараспев:

— Здравствуйте-здравствуйте, на часах уже восемь тридцать утра и с вами, как всегда, программа «За скобками». Сегодня у нас в студии находится человек, чье присутствие заставляет меня волноваться, — она скосила густо подведенные глаза на своего собеседника, который лишь вежливо ей кивнул, продолжая изучать какой-то документ. — Его называют возмутителем общественного спокойствия, агентом совести и мастером разоблачений. Но сейчас у нас будет возможность узнать, кем же он ощущает себя на самом деле. Встречайте: почетный член Европейской ассоциации инвестигейторов, независимый журналист, писатель Родион Лаврофф.

Родион отодвинул лежащие перед ним бумаги и ровным голосом человека, привыкшего выступать на публике, поприветствовал радиослушателей.

— Господин Лаврофф, на днях выходит ваша новая документальная книга «Мондьяль». Пятая власть». Я правильно понимаю, что вы решили нанести разоблачительный удар по газете, в которой когда-то начинали свою карьеру?

Соня Коэн была хорошо известна в профессиональном кругу своей провокационной, откровенно вызывающей манерой построения интервью, которая приносила ее программе высокие рейтинги, поэтому прямолинейность ее вопроса Родиона не удивила.

— Покинув «Мондьяль» пятнадцать лет назад, я перестал считать себя разоблачителем. Сейчас мне ближе понятие «whistleblower»[29]. Я исследую острые темы, вникаю в их суть, собираю доказательства — и лишь потом решаю, стоит ли вообще «свистеть в свисток», привлекая к ним внимание. Бывали случаи, когда, разобравшись в ситуации и оценив все возможные последствия публикации, я от нее отказывался. Но в случае с «Мондьяль» у меня накопилось такое количество документов и свидетельств, демонстрирующих, как либеральное издание превращается в политическое оружие, как происходит пресловутое слияние прессы с властью, что мне не пришлось долго размышлять. Думаю, Соня, после прочтения книги у вас уже не возникло бы желания задавать мне подобные вопросы.