Крысиные гонки - Дик Фрэнсис

Я засунул кулаки в карманы. Нет никакого смысла думать об этом. Надо сосредоточиться на чем-то другом. Надо вернуться к самому началу и посмотреть на все с другого конца. Посмотрим, в какой момент все пошло наперекосяк.

Теперь расследовать ход событий было труднее. Лишь что-то мерещилось.

Харли?..

В истории с бомбой он спас неудачно вложенный капитал. Во втором случае он понимал, что Колин больше не станет полагаться на мастерство сестры. Но способен ли Харли на такой шаг?.. И потом, ведь Харли знал, что не я лечу с Колином, а майор думал, что самолет поведу я.

Так крысы в клетке мечутся, ловят свой собственный хвост. А выхода нет. Как и у меня.

Я вздохнул. Какая польза без конца прокручивать в голове имена, когда у меня нет и пятидесяти процентов нужной информации? Что же делать: начать или не начинать собирать недостающие факты? Если не начну, преемник майора Тайдермена вертится где-то рядом и на днях устроит еще какой-нибудь химический трюк с самолетом. Если начну, опять влезу в еще большие неприятности.

Мысленно я бросил монету: орел или решка. И в тот же момент подумал о Нэнси. Если я не возьмусь за расследование сам, а буду буквально и метафорически валяться на траве, то буду думать только о том, о чем и думать противно. Скверная перспектива. Хуже и не бывает.

Я вскочил и решил начать с Энни Вилларс.

* * *

Она стояла в паддоке в темно-красном платье без рукавов, седые локоны аккуратно выглядывали из-под черной соломенной шляпы, выглядевшей скорее как генеральская фуражка, чем как женская шляпка. В десяти шагах ее властность подавляла, в трех шагах человек слышал ласковый голос, видел отнюдь не агрессивные нежные губы и понимал, что бархатная перчатка свободно облегает стальную руку.

Энни Вилларс беседовала с герцогом Уэссексом. Когда я подходил, она говорила:

– Если вы, Бобби, согласны, мы попросим Кенни Бейста работать с этой лошадью. У нового парня нет чувства ритма, в этом причина всех его ошибок. А Кенни Бейст, несмотря на все свои грехи, знает, как распределить время скачки.

Герцог кивнул великолепной головой и благожелательно улыбнулся. В этот момент они заметили меня, и оба повернулись навстречу с дружелюбным выражением, у нее – обманчивым, у него – привычным.

– Мэтт, – улыбнулся герцог, – друг мой. Какой великолепный день.

– Прекрасный, сэр, – согласился я. Если вычеркнуть из памяти палатку в Варвикшире.

– У моего племянника Мэтью... Помните его?

– Конечно, сэр.

– Так... скоро день его рождения, и он хочет... Он мечтает, чтобы в качестве подарка я разрешил ему полетать на самолете. С вами, сказал он. Только с вами.

– Я сделаю это с большим удовольствием, – улыбнулся я.

– Хорошо. Очень хорошо. Тогда... э-э... как, по-вашему, мы это устроим?

– Я договорюсь с мистером Харли, сэр.

– Хорошо. Очень хорошо. Мэтью приедет завтра и останется у меня, поскольку у него кончились занятия, а мать его где-то в Греции. Так что, вероятно, на следующей неделе?

– Уверен, сэр, что все будет в порядке.

– Вероятно, я тоже полечу с вами, – счастливым тоном добавил герцог.

– Бобби, нам пора пойти посмотреть, как седлают вашу лошадь, – терпеливо напомнила Энни.

– Боже мой, конечно. – Он посмотрел на часы. – Поразительно, как быстро проходит день. Пойдемте. – Он еще раз широко улыбнулся мне и покорно пошел следом за Энни, которая стремительно направилась к боксам, где седлали лошадей.

Я купил программу скачек. В очередном заезде участвовала двухлетняя кобыла герцога по кличке Тандерстикс. Я стоял и смотрел на герцога и Энни, которые наблюдали, как проводят Тандерстикс по парадному кругу. Он – с невинной гордостью. Она – с непроницаемым видом. Даже при своей неопытности я заметил, что парень, не чувствовавший ритма, плохо провел скачку: слишком далеко вырвался вперед на первой трети дистанции и слишком отстал на последней. “Просто счастье, что цвета герцога такие неброские”, – подумал я. Герцог принял поражение с очаровательной доброжелательностью, утешая Энни, мол, в следующий раз молодая кобыла покажет лучшие результаты.

– Уверяю вас, – говорил он, – она же еще жеребенок.

Энни мягко улыбнулась ему, соглашаясь, и наградила жокея взглядом, который прожег бы дыру в стальной броне.

После того как они ярд за ярдом в мягких тонах обсудили выступление кобылы, герцог повел Энни в бар выпить. Потом был еще один заезд, и ее лошадь снова проиграла, и она опять обсуждала с владельцем причины поражения, и они вместе подкреплялись в баре. Так что мне удалось поговорить с мисс Вилларс только перед последними двумя заездами.

Она без комментариев выслушала мои объяснения, что, вероятно, она могла бы внести нечто позитивное в раскрытие Великой тайны бомбы.

– Я считала, что тайна уже раскрыта.

– Фактически не раскрыта. Никто не знает, почему майор Тайдермен подложил бомбу.

– Вот как? Не вижу, как я могу помочь.

– Если вы не возражаете, расскажите, как познакомились майор Тайдермен и мистер Голденберг и как они пришли к соглашению, что будут заранее решать, должен ли Рудиментс выиграть заезд или проиграть.

– Это не ваше дело, – мягко сказала она.

– Знаю. – Я понимал, что ее спокойствие – всего лишь маска.

– И все равно настаиваете?

– Да.

Она прямо смотрела мне в глаза, и мягкость постепенно сошла с ее лица, остались туго обтянутые кожей скулы и жестко сжатый рот.

– Я люблю Мидж и Нэнси Росс, – начала она. – И хотя не вижу, как то, что я скажу вам, поможет раскрытию истории с бомбой, но больше всего на свете мне не хотелось бы, чтобы этим девушкам причинили вред. Последняя выходка была чересчур опасна. Вы согласны? И если Руперт Тайдермен мог такое сделать... – Она замолчала и глубоко задумалась. – Буду обязана, если все, что скажу, останется между нами.

– Обещаю.

– Очень хорошо... Я знаю Руперта очень давно. Почти с детства. Он лет на пятнадцать старше меня... Когда я была совсем молодой, я восхищалась им и не понимала, почему люди замолкают в нерешительности, когда говорят о нем. – Энни Вилларс вздохнула. – Став старше, я, конечно, поняла. В молодости он был совершенно необузданным. Вандал, хотя в те годы вандализм не был так широко распространен, как сейчас. Когда ему было двадцать с небольшим, он брал деньги на различные проекты у родственников и друзей и никогда не возвращал. Его семье пришлось заплатить очень большую сумму, чтобы спасти Руперта от неприятностей. Как-то раз ему оставили на сохранение картины, а он продал их и потратил деньги на свои проекты... И таких историй я могла бы рассказать вам десятки. Потом началась война, и он сразу пошел добровольцем в вооруженные силы. По-моему, только во время войны он и чувствовал себя хорошо. Кажется, он служил в инженерных войсках... Но, когда война кончилась, ему разрешили без шума уйти в отставку: он расплачивался со своими друзьями-офицерами необеспеченными чеками. – Она нетерпеливо тряхнула головой. – Он всегда выставлял себя дураком... После войны он жил на деньги, оставленные ему дедом, и выпрашивал у друзей, которые еще не отвернулись от него.