Титулярный советник - Валерий Пылаев

И в чем-то я его даже понимал: и заголовок, и фотография на первом развороте смотрелись одновременно жутковато, грозно и интригующе.

— Империя на пороге войны? — вполголоса прочитал я.

Да уж, если о таком пишет не какой-нибудь желтый “Вечерний Петербург”, а одно из самых уважаемых столичных изданий — видимо, дела действительно идут так себе.

Впрочем, сомнительных вопросов, слухов и даже того, что послужило этим самым слухам причиной, авторы статьи почти не касались — или касались осторожно, вскользь. Ни одного упоминания о народовольцах я, во всяком случае, не нашел. И даже столичные аресты и забастовки описывались скорее как что-то обыденное.

Куда больше внимания статья уделяла событиям за границей — и уж там газетчики дали себе волю. Упомянули если не всех европейских монархов, то половину — уж точно. И начали с османского султана, который объявил мобилизацию армии. Никаких объяснений тому, понятное дело, не давалось — но намеков было предостаточно. Как и будто бы случайных параллелей с событиями чуть ли не полувековой давности.

Досталось и главе Британского Содружества, и американскому президенту, чуть ли не открыто призывавшему поднять вопрос об очередной переделке колониальных земель. А германский кайзер Вильгельм и вовсе получил под конец статьи целый здоровенный абзац.

В отличие от многих, он единственный высказался однозначно в пользу российской короны и лично ее величества Екатерины Александровны. И не ограничился словами, а отправил в Петербург на двухмесячную стоянку броненосный крейсер “Бисмарк”. Целью визита грозной боевой машины, конечно же, называли совместные учения и обмен опытом между моряками, но истинную причину понимал любой, кто умел хоть немного читать между строк.

— Вот так дура, да? — негромко проговорил Богдан, ткнув длинным пальцем в фотографию. — У нас таких пока не делают…

Почти двести метров от носа до кормы и сколько-то там тонн водоизмещения, указанные в статье, мне мало о чем говорили, но выглядел “Бисмарк”, и правда, внушительно. Даже на черно-белой фотографии. Крейсер пришвартовался у Адмиралтейской набережной, прямо рядом с Зимним — и, похоже, собирался оставаться там, сколько потребуется.

Уж не для того ли, чтобы его пушки держали под прицелом и мост, и набережную, и даже Дворцовую площадь?

Германских вояк отправили помочь ее величеству — случись что. Но почему-то все равно становилось не по себе. Даже почти всемогущий родовой Дар, который я имел неплохие шансы отрастить на Источнике чуть ли не по первый магический класс включительно, смотрелся…

Смотрелся как-то блекло на фоне орудий запредельного калибра, нескольких сотен человек экипажа и толстенной стали по всему корпусу. Если статья не врала, “Бисмарк” действительно был почти неуязвимым.

Куда там панцеру — броня такая, что никаким Кладенцом не прорежешь.

Завершался титульный разворот “Ведомостей” прямой цитатой из заявления кайзера, обещавшего “царственной сестре и подруге на российском престоле искреннюю преданность, всестороннюю поддержку, помощь и защиту от любого врага — как внешнего, так и внутреннего”. Выглядело все это обнадеживающе, но особого облегчения после статьи почему-то не приносило.

И дед, и Багратион рассказывали мне немало — может быть, даже куда больше, чем полагалось знать юноше, только перешагнувшему порог совершеннолетия. Но политика международного уровня пока еще оставалась для меня темным лесом — в той или иной степени. Я без труда догадался, что османы наверняка пожелают припомнить былые обиды и даже развязать войну — не случайно же заголовок газеты звучал грозным предупреждением. И если случится подобное, многие державы наверняка не смогут остаться в стороне… Или не захотят.

— Ну чего, княже, начитался? — Богдан, уже успевший спрыгнуть с полки вниз, ткнул меня кулаком в бок. — Собирайся давай — почти приехали.

Действительно — поезд уже замедлял ход, а за окном мелькали серые заборы и кирпичные трубы столичной окраины. Похоже, я нырнул в чтение газеты по самые уши. И, вынырнув, вдруг обнаружил, что валяюсь на верхней полке в одном исподнем, в том время как все остальные уже почти приготовились высаживаться. Кто-то из господ юнкеров еще возился с рюкзаками, кто-то подтягивал ремни — но большинство уже сидели на нижних полках одетые, как на утренний смотр на учениях.

— Да твою ж… — простонал я.

И спрыгнул в проход. К счастью, сборы заняли немного — минут десять от силы. До того, как поезд остановился на Николаевском вокзале, я успел сбегать в уборную, кое-как привести себя в порядок и даже перехватить пару глотков невесть откуда взявшегося у кого-то во фляге крепкого кофе с сахаром. И вывалился на перрон уже почти человеком.

Столица встретила меня мелки дождем и холодом, который тут же забрался под кое-как застегнутый китель. Всего двое суток назад мы уезжали из южного тепла, но в родном Питере конец апреля выдался, похоже, так себе: серым, блеклым, туманным и каким-то неспокойным.

В силу положения мне редко приходилось пользоваться общественным транспортом, так что знать наверняка я не мог никак — и все же что-то подсказывало: раньше лица у людей на вокзале вряд ли были такими хмурыми. Нет, ничего особенного не происходило — по крайней мере, вокруг. Народ шел куда-то, кто-то тянул тележки, кто-то спешил — а некоторые, наоборот, неторопливо курили на перроне. Но ощущение тревоги буквально висело в воздухе вместе с характерным и уже успевшим стать привычным запахом железной дороги.

И только сухонького старичка в пенсне все это будто и вовсе не касалось. Он сидел на лавке прямо напротив нашего вагона и крошил голубям батон, то и дело потирая замерзший красный нос рукавом не по погоде тонкого задрипанного пиджачка. И ни холод, ни толпа высыпавших на перрон юнкеров, ни люди вокруг его, похоже, не волновали ничуть: старичок буквально являл собой образец неспешного покоя и умиротворения. Маленький, несуразный и неприметный настолько, что, пожалуй, даже казался неуместным здесь, среди суеты вокзала.

Совершенно не похожий на древнего Одаренного запредельного класса силы.

Когда Дроздов приветственно замахал рукой, я вздохнул и на всякий случай даже огляделся по сторонам. Но нет — он явно звал меня. Хотя бы потому, что все остальные — и люди на перроне, и однокашники, уже громыхающие сапогами в сторону вокзала — похоже, и вовсе его не видели. Или почему-то дружно решили не обращать внимания на нелепого старичка с неровно обломанной половинкой батона, сидящего на лавке в окружении голодных голубей.

Я шагнул вперед, и пернатое воинство с недовольным гульканьем раздалось в стороны. Ленивые птицы ничуть меня не боялись и даже не пытались взлететь — просто перебирали лапками, успевая на ходу подхватить с перрона крошки.

— Вот ведь занятные создания… Крохотные — но будто совсем без страха, правда? — Дроздов подслеповато посмотрел на меня поверх тусклых кругляшков пенсне. — Рад нашей встрече, Александр.