Восток, Запад и секс. История опасных связей - Ричард Бернстайн

Эти почтовые открытки выпускались тысячами и тысячами же отсылались на родину, в la métropole, туристами, которые приезжали сюда из Европы, чтобы погреться на пляжах и полюбоваться крепостями и старыми городскими кварталами Магриба (так французы называли мусульманские страны Северо-Западной Африки). Эти постановочные снимки для тиражирования на открытках делали французские фотографы, и сегодня сами алжирцы высказываются о них с осуждением, видя в них орудие пропаганды европейских фантазий о восточных женщинах, или, как выразился алжирский исследователь Малек Аллула, “ту сладостную мечту, в которой Запад барахтался больше четырех веков”. По его словам, эти фотографии служили “фантастическими иллюстрациями западных представлений о Востоке”. Далее он пишет: “Впрочем, не бывает фантазий без секса, и в этом ориентализме, в этом смешении лучшего с худшим – а худшего там гораздо больше, – появляется главный образ, сущее воплощение наваждения – гарем”.

В мире, который осуждает колониализм как преступление против человечества, сама идея использовать “мавританок” для того, чтобы дразнить воображение западных мужчин, выглядит, по словам Аллулы, “бесчестной и бесчестящей”. Разумеется, подобные фотографические выдумки носили однонаправленный характер и потому воплощали право Запада творить все, что ему угодно, в покоренных им землях, в том числе и использовать местных женщин и для своего удовольствия как непосредственно, так и косвенно, с помощью таких вот постановочных снимков. Фотокарточек француженок в соблазнительных позах, которые отсылали бы домой из Франции алжирские путешественники, не существовало в природе по той простой причине, что во власти французов было предотвратить их появление. Мавританки попали под пристальный надзор французов, как и весь Алжир. А интерес колонизаторов к колонизованным в значительной мере носил сексуальный характер. Это особенно наглядно иллюстрирует одна открытка. На ней изображен мужчина, который смотрит на женщину сквозь зарешеченное окно. Эта решетка, по-видимому, намекает на то, что женщину держат в тюрьме. Грудь женщины обнажена, глаза опущены, а поза выражает смирение и покорность. На голове женщины повязан цветной платок, спадающий назад и исчезающий за ее обнаженным плечом. Как почти у всех наемных моделей, позировавших для подобных открыток, лицо у нее открыто, и эта деталь – пожалуй, самое важное указание на право колонизаторов подвергать колонизированных тщательному осмотру. Алжир, разумеется, был мусульманской страной, и женщин там прятали от любопытных взглядов посторонних. Из всех мужчин лишь мужу и сыновьям женщины позволялось видеть ее лицо. Но колонизированный народ утратил право прятать своих женщин, а колонизаторы, напротив, обрели право выставлять их на обозрение.

Болезненная и гневная реакция алжирцев на подобные снимки в постколониальную эпоху вполне понятна. Однако объявлять, что такие изделия, как открытки с мавританками, отражают одни лишь западные фантазии и наваждения, значит ограничиваться лишь одним ракурсом из многих возможных. Ведь эти открытки, предлагавшие чрезвычайно эротизированные образы, намекавшие на существование некоего сексуального рая, рассказывают правду не столько о мавританках, сколько о сексуально подчиненном статусе самих колоний в целом. Для французов, оккупировавших Индокитай и Северную Африку, любые сексуальные фантазии запросто могли претворяться в реальность – и претворялись. В Сайгоне французы, чтобы подыскать себе красотку на ночь, а иногда и на всю жизнь, отправлялись в такие места, как Arc en Ciel (“Радуга”) и другие ночные заведения, многие из которых император Бао Дай отдал под контроль преступных банд. Героиня романа Грэма Грина “Гадкий американец”,[18]роковая женщина, появилась именно из подобного заведения, и Грину, похоже, удалось очень точно запечатлеть жизнь Сайгона, какой та была в начале 1950-х, когда французский режим уже готов был уступить место американскому. Вообразите себя молодым человеком во Вьетнаме в 1930 или 1950 году: вы можете когда вздумается потанцевать с красивой надушенной девушкой с черными как смоль волосами, падающими на ее белое шелковое ао-дай – традиционное вьетнамское женское платье прямого покроя. А после того, как вы натанцуетесь, она пойдет к вам и проведет ночь в ваших объятиях. Фантазия? Да, конечно, это можно назвать просто мечтой. Но многие французы и другие европейцы видели в Индокитае и Северной Африке сказочные края, где можно осуществлять какие угодно эротические грезы, в том числе и такие мечтания, которые у них на родине считались извращениями, о каких даже упоминать зазорно.

Ее зовут Рама, хотя любовник-француз называет ее Рам, ей “около четырнадцати лет, у нее прямые плечи, недавно налившиеся груди, крепкие ступни, а глаза способны воспламенить тюк соломы с десяти метров”. Люсьен Олиньи, одинокий скучающий офицер французской колониальной армии, замечает ее, проезжая по деревне в южном Марокко. До этой роковой встречи с Рам Олиньи приходилось пользоваться услугами “грубой и потасканной арабской шлюхи” по имени Фтум, к которой “ходят и другие” во французском военном лагере в жалком городишке Бирбатина. И вот теперь он просит местного торговца познакомить его с этой огненноокой девушкой. И предлагает цену. Ответ Рамы становится известен на следующий день, а еще через день у них с Олиньи происходит первое свидание.

“Все произошло так, словно он покупал лошадь”, – говорит рассказчик в начале этой истории. Однако то, что начинается как вульгарная история о продажной любви, превращается в мощную и даже горькую эротическую драму, нечто вроде “Лолиты”, только на фоне пустыни, в странных декорациях французской колониальной жизни в Северной Африке. С одной стороны, роман L’histoire d’amour de la rose de sable,[19]в английском переводе получивший название “Любовь в пустыне”, просто облекает в художественную форму тот реальный факт, что французский колониализм, как и британский, порождал свои разновидности непреодолимых соблазнов, которыми Восток притягивал западных мужчин. Уговор Олиньи с Рам являлся mariage à l’indigène, “туземным браком”, как в реальной жизни называли это французы, то есть обоюдно выгодным партнерством, всегда заключавшимся между мужчиной-европейцем и туземной девушкой или женщиной (и никогда между мужчиной-туземцем и европейской женщиной) и лишенным всей полноты прочной романтической любви и дружбы.

А поскольку в этом “туземном браке” между Олиньи и Рам любовница к тому же малолетняя, “Роза песков” иллюстрирует еще одно измерение колониальной жизни, предлагавшей западным мужчинам такие возможности, которые оставались под запретом у них на родине. Наверное, многие мужчины предавались бесплодным фантазиям о девочке с “недавно налившимися грудями”, с кожей “атласной гладкости”, с дыханием, пахнущим “пряностями и апельсинами”, но, скорее всего, мало кому предоставлялся случай осуществить подобные мечты. Не надо забывать, что “Роза песков” – роман, художественный вымысел. И все же в этом скабрезном повествовании о жизни французской армии в Северной Африке наиболее поразительным кажется именно педофильский момент. А историческая правда состоит в том, что не только в литературе, но и в жизни педофильские связи являлись одним из “товаров”, предлагавшихся колонизованным Востоком колонизатору Западу.