Милые кости - Элис Сиболд

Бегал он классно, при том что в упор не видел площадку и не попадал пo мячу. Когда команда выходила на пробежку, Линдси украдкой присматривалась к дому мистера Гарви, а ничего не подозревающий Сэмюел ровно бежал впереди, задавая ей темп.

Из зеленого дома на улицу смотрел мистер Гарви. При виде девочки, которая косилась в его сторону, у него начинался зуд. Надо же: почитай, год прошел, а Сэлмоны все никак не отвяжутся.

В других городах и штатах нечто подобное уже случалось. Девчонкины родственники его подозревают, а остальные только руками разводят. Запудрить мозги полицейским — плевое дело: достаточно изобразить покорную невинность, приправить ее интересом к расследованию и с доброжелательным видом подкинуть пару бредовых советов. Когда приходил детектив Фэнермен, удалось к месту ввернуть имя этого сопляка, Эллиса; а уж прикинуться вдовцом — это верняк. Покойную жену он привычно лепил с последней жертвы, от которой у него еще текли слюнки, а окончательное решение подсказывал, разумеется, образ матушки.

Во второй половине дня он, как правило, на часок-другой выезжал из дому. Делал необходимые покупки, а потом отправлялся в парк Вэлли-Фордж, где бродил по мощеным аллеям и утоптанным дорожкам: глядишь — навстречу попадется стайка школьников, приехавших на экскурсию в домик Джорджа Вашингтона или в его же имени мемориальную часовню. Умилительно, когда дети тянутся к истории. Пытливо изучают бревенчатые срубы, как будто жаждут найти серебристый волосок из парика Джорджа Вашингтона.

Иногда экскурсоводы или учителя замечали, что он наблюдает за детьми — на вид не злодей, но все же неизвестно кто, — и начинали сверлить его настороженными взглядами. У него наготове была тысяча объяснений: «Когда-то я привозил сюда своих детей», «Здесь я познакомился со своей будущей женой». Главное — приплести какую-нибудь семейную историю. Женщины от этого млеют. Однажды какая-то напористая толстуха даже попыталась с ним познакомиться, пока местная экскурсоводша трендела про события зимы 1776 года и «Битву над облаками».[12]

Он срочно изобразил вдовца и завел речь о женщине по имени Софи Чичетти, выставив ее своей покойной женой и единственной любовью. Собеседница лопалась на эту приманку, как муха в сироп; стала в ответ распространяться про своих кошек и про брата, у которого трое детей, а он слушал и воображал ее труп, усаженный на стул у него в подвале.

После того случая он, поймав на себе подозрительные взгляды, тихонько пятился назад или перебирался в другое место. По открытым дорожкам расхаживали энергичные мамаши с колясками. Среди высокой травы и на нехоженых тропах целовались малолетки, прогуливающие школу. А на самой высокой точке была небольшая рощица, возле которой он иногда ставил машину и, сидя за рулем, наблюдал за мужчинами, которые парковались рядом и в одиночку выходили из автомобилей. Кто в строгом костюме, кто в джинсах и фланелевой рубашке — они торопливо исчезали в роще. Изредка кто-нибудь бросал на него оценивающий взгляд. Окажись эти люди чуть поближе, они бы заметили, даже через лобовое стекло, то же самое, что видели его жертвы: дикую, неудержимую похоть.

Двадцать шестого ноября тысяча девятьсот семьдесят четвертого года Линдси заметила, как мистер Гарви выходит из дому, и начала отставать от мальчишек. Потом можно будет сказать, что у нее наступили критические дни, и никто не вякнет, хотя в глубине души кое-кто позлорадствует: чего, интересно, добивается мистер Дьюитт, когда пропихивает девчонку в региональную лигу?

А я только восхищалась, наблюдая за своей сестрой. Как много в ней соединилось. Женщина. Шпионка. Кремень. Меченая — одна, как перст.

Она перешла на ходьбу и притворно схватилась за бок, а когда мальчишки стали оглядываться, помахала, чтобы они продолжали кросс. Пока они не свернули за угол, она все так же изображала болезненный спазм. Перед участком мистера Гарви росли посаженные в ряд старые сосны, которые уже много лет никто не подстригал. Линдси присела у одного из толстых стволов и на всякий случай сделала вид, будто совсем обессилела, а потом, выбрав подходящий момент, свернулась клубком и откатилась в промежуток между деревьями. Выждала. Мальчишки уходили на последний круг. Она проводила их глазами до самой школы, отметив, что кое-кто срезает углы. Теперь она осталась без свидетелей. По ее расчетам, должно было пройти минут сорок пять, прежде чем наш отец ее хватится. У них была договоренность, что после тренировок с мальчишеской командой Сэмюел будет провожать ее домой, причем не позднее семнадцати часов.

В небе целый день висели тяжелые тучи; от осеннего холода по голым рукам и ногам пошла гусиная кожа. Во время кросса моей сестре всегда становилось жарко, но стоило зайти в раздевалку, отведенную девчоночьей команде по хоккею на траве, как ее начинал бить озноб, не проходивший до тех пор, пока она не забиралась под горячий душ. Впрочем, оказавшись на газоне мистера Гарви, она покрылась мурашками не от холода, а от страха.

Когда футболисты скрылись из виду, она подползла к подвальному окошку. Если бы ее застукали на месте, она бы рассказала заранее придуманную историю: мол, погналась за котенком, а он прошмыгнул между соснами. Такой серенький, шустрый, побежал к дому мистера Гарви, а она, не подумав, за ним.

В подвале было темно. Она подергала раму: оказалось, окно заперто изнутри. Попыталась разбить стекло. Мысли заметались. Она боялась наделать шуму, но отступать было поздно. А дома ждал мой отец, нe отводя глаз с настенных часов. Линдси через голову стянула плотную футболку и обмотала ею ступни. Потом села на землю, уперлась руками за спиной и стала колотить ногами в окно — раз, другой, третий. С приглушенным треском стекло разлетелось вдребезги. Она с осторожностью протиснулась внутрь и стала нащупывать опору для ног, но вынуждена была спрыгнуть вниз с высоты нескольких футов, чтобы приземлиться на осколки стекла и цементные обломки.

В подвальном помещении царили чистота и порядок, не то что у нас: хоть папа и сколотил стеллажи, на полу вечно громоздились коробки с крупными надписями: «ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА И БУМАЖНАЯ ЗЕЛЕНЬ», «ЕЛОЧНЫЕ ИГРУШКИ + ЗВЕЗДА».

С улицы потянуло холодом, и Линдси показалось, что сквозняк толкает ее в шею, гонит дальше, за пределы мерцающего полукружья осколков. Она увидела небольшой столик и кресло. На металлической стойке — огромный будильник со светящимися цифрами.

Мне хотелось направить ее взгляд в сторону люка с останками животных, но она бы непременно решила, при всем своем интересе к биологии (я помню, как она вычерчивала глаз мухи на миллиметровой бумаге, как радовала мистера Ботта своими успехами), что там сложены мои косточки. По счастью, она туда не подошла.

Несмотря на то что я не могла ни появиться, ни зашептать, ни подтолкнуть, ни направить, моя сестра, оказавшись в полном одиночестве, что-то почувствовала. Содрогнулась от какого-то разряда в холодном воздухе темного подземелья. Стоя в нескольких футах от разбитого окна, она уже знала, что должна идти дальше любой ценой, должна взять себя в руки, любой ценой найти доказательства; вслед за тем пришла мысль о Сэмюеле — ведь он, не найдя ее на прежнем месте, подумает, что она ждет у школы, и понесется туда, а не найдя ее и там, подумает, но уже с недобрыми предчувствиями, что она моется в душе, и сам тоже пойдет в душ, а потом станет дожидаться у выхода, но уже в полном смятении. Сколько он будет ждать? Измеряя взглядом уходящую вверх лестницу и не решаясь сделать первый шаг, она пожалела, что не взяла с собой Сэмюела. Он шел бы за нею след в след, как тень, он бы двигал за нее руками и ногами. Но она ничего ему не сказала и вообще никого не стала посвящать в свои планы. Ведь такие действия отдавали сомнительным душком, а попросту — криминалом.