Англия на выезде - Джон Кинг

Мы видим фигуру, бегущую прочь от поезда. Кто-то говорит, что это скаузер, вписавшийся без билета, но Гэри отвечает «нет, это джорди». Голос с северным акцентом уверяет, что это кокни. Да кто угодно, этот молодой несется к виднеющемуся неподалеку перелеску. Он отрывается от службы безопасности — здоровых жирных крафтов, которые не могут бежать так быстро, боятся заработать инфаркт. Англичане аплодируют, колотят по стенам вагонов, и парень продолжает бежать, увеличивает свой отрыв от Гестапо. Что-то у него оказалось не в порядке. Может быть, сел на поезд без паспорта. Хуй знает. У самых деревьев он оборачивается и показывает Немцам два пальца правой руки, потом исчезает в лесу. Те добегают, стоят там некоторое время, пялятся в чащу, потом пожимают плечами и возвращаются к поезду, англичане смотрят из окон и стоят в коридорах, крутят пальцами у глаз, изображая шлем летчиков RAF и насвистывая мотивчик из Dam Busters. He уверен, что немцы знают, что мы имеем в виду, но они не могут не понимать, мы издеваемся. Они выглядят не слишком довольными.

После небольшой заминки поезд снова трогается, и мы рассаживаемся по местам. Не знаю, куда делся тот чел, но попасть в Берлин ему наверняка будет несложно. А может, так и останется там, в немецкой глуши, все может быть. Диверсант в тылу врага. Скорее всего мы встретим его в баре Берлине рано или поздно, и если он не лох, то ему будет о чем рассказать нам. Хотя здесь каждому есть что рассказать. Поезд набирает скорость, и я открываю новую бутылку.

Билл Фэррелл стоял неподалеку от станции метро Слоан Сквер, ждал, пока на светофоре загорится зеленый. Сейчас его окружал другой мир, мир дорогих магазинов и респектабельных людей. Лица были так не похожи на лица лондонских рабочих. Благоухающая кожа, изысканные прически; даже черты лиц казались какими-то иными. Он улыбнулся, глядя на всех этих правильных мужчин и женщин, ни дня в жизни не знавших страданий и лишений. Нет ничего нового под солнцем, и английские солдаты вовсе не собирались устраивать революцию после войны, они хотели просто немного лучшей жизни. Демобилизованные солдаты хотели работы и уверенности в завтрашнем дне, он не помнил, чтобы кто-нибудь из его приятелей интересовался политикой или идеологией.

Парни с севера были другими, они всегда держались друг друга, они привыкли к этому, работая на своих больших заводах и фабриках, хотя парни из доков Восточного Лондона вряд ли уступали им. Это не как в Ольстере, конечно, но все-таки Лондон и Юг отличались от Севера. До войны он никогда не сталкивался с северянами, и они оказались хорошими парнями, такими же, как все остальные, в них не было ничего похожего на стереотипы. Конечно, они по-своему представляли себе лондонцев. В их глазах все лондонцы были раззявами-кокни, модниками, лохами, слабаками. Уличными торговцами, мелкими спекулянтами, коммерсантами. Но во время войны барьеры рухнули, и их больше ничто не разделяло. То же самое было и с шотландцами и валлийцами; тогда Фэррелл просто не знал, сколько католиков проливало кровь за Англию в составе Ирландского Корпуса. В мире все перемешалось тогда, все казалось другим, не таким, как раньше. Под пулями все прочие проблемы сразу забывались.

Люди мечтали о лучшей жизни после окончания войны, и Черчилля так и не переизбрали, несмотря на все то, что он сделал для победы. Люди хотели мира, стабильности, социальных изменений. У солдат было чувство собственного достоинства, они хотели, чтобы дома их уважали. После доклада Бевериджа безработным стали выплачивать пособие; если после Второй мировой и было сделано что-то хорошее, то именно это. Сражаясь в Европе, Фэррелл не хотел, чтобы с ним повторилась история его дядей. Он помнил, каково пришлось им после войны, и надеялся на лучшую участь. Да, у поколения Фэррелл а было пособие и система пенсий, но все это было сильно урезано, когда к власти пришли тори, да и новые лейбористы видели в социализме только плохое. Фэррелл старался не озлобиться, но это было трудно. Даже во время войны случались забастовки, и Черчиллю пришлось даже ввести Бевина в состав правительства. У людей оказалась короткая память. Они или забывали, или перестраивали прошлое в соответствии с тем, что им говорили сверху. Только молодежи не было необходимости в этом.

Загорелся зеленый, он перешел улицу и пошел вниз по Кингз Роуд. Он шел в «Граф Йорк», где проходили встречи ветеранов. Он вступил в ТА после войны, как многие старые солдаты, где нашел себе много добрых друзей среди тех, кто воевал в Европе, кто выжил. Потом он потерял связь с ними, но недавно на похоронах Джонни Бэйтса он встретил Теда, и тот предложил ему пойти вместе. На этих встречах можно было выпить и поесть задешево, да и просто поболтать о том о сем. Раньше Фэррелл не интересовался такими вещами, но Тед был настойчив, и он решил «а почему бы и нет?» Может быть, сейчас, когда его жена мертва, настало время оглянуться и вспомнить забытых товарищей. Он воспринимал это просто как нечто такое, что может заполнить свободное время. Жене всегда нравилось, когда он надевал свои медали, когда они шли куда-нибудь, но теперь все это казалось бессмысленным. Он был мужчиной, она — женщиной, и в то время как ее насиловали и истязали подонки в Европе, он убивал таких же, как он сам, немецких парней, у которых не было выбора. Он хотел бы забыть, но это нельзя забыть. По крайней мере он не хотел терять связь с реальностью. Бар содержался на бюджетные средства, так что он сможет весело провести время со старыми приятелями.

Фэррелл вошел в «Граф Йорк», паб был прямо перед ним. Он набрал воздуха и шагнул внутрь. Был час дня, внутри оказалось много народу, но Тед был там, где они договаривались — слева от входа, и Фэррелл сразу заметил его. Он сидел за столиком вместе с Эдди Уикзом и Барри Джеймсом. Они сразу вскочили, стали трясти его руку, наперебой предлагая заказать для него пинту. Фэррелл был смущен таким вниманием, но Тед успокоил всех, так что он просто сел в уголке рядом с остальными. Он видел Эдди и Барри на кремации Джонни Бэйтса, там они перекинулись парой слов, хотя это было на лету, конечно. Сейчас была совсем другая обстановка, и это было здорово, здорово встретиться снова. Они хорошие парни; Тед поставил перед Фэрреллом пинту «Фаллерс». Эдди был ефрейтором в воздушно-десантных войсках, он участвовал в операции в Арнеме, где ему пришлось вплавь пересечь Рейн, чтобы избежать плена. Немцы вовсю стреляли по нему, но ему удалось уцелеть, и он выжил, чтобы вновь отправиться сражаться. Он также был в Дюнкерке, он был здоровым челом с висячими усами и никогда не терял контроля над собой. Он произнес тост, и они выпили за Джонни Бэйтса.

— Наконец-то ты пришел, Билли бой, — сказал Тед, похлопав Фэррелла по спине, когда тот пригубил свой «Фаллерс». — Мы все гадали, придешь ты или нет. Не то чтобы мы сомневались в твоем слове, просто вещи меняются, когда стареешь, сам знаешь.

— Я рад, что ты пришел, — сказал Барри. — Эти вещи гораздо менее официозные, чем может показаться на первый взгляд. Скидка на выпивку, и еда очень неплохая. На пятерку можно наесться до отвала. Сегодня у них жареные цыплята.

Фэррелл сделал еще один глоток «Фаллерс», проверяя вкус. Паб был не таким профессиональным, как The Unity, но это часто случается именно с такими заведениями на центральных улицах. Те пабы, спрятанные на задворках, были призваны удовлетворять местных, а в этих все было сделано для того, чтобы привлечь как можно больше проходящих мимо людей, независимо от их вкусов. Не то чтобы Фэрреллу не нравилось здесь, ему понравился «Фаллерс». «Чизуик» — еще одно неплохое пиво Западного Лондона. Виски помогло ему решиться прийти, и теперь он сидел здесь без всяких задних мыслей. У Эдди был сильный характер, и пока они состояли в ТА, он был тем стержнем, который сплачивал их всех. Оба они, и Эдди, и Фэррелл, сражались в Европе, Барри был моряком, а Тед служил в Северной Африке. Каждый из них много чего мог бы рассказать, но никто не делал этого. Они столько всего пережили, что по их жизням легко можно было бы снять картину. Когда они состояли в ТА, они говорили друг с другом об этом, когда выпивали вместе. Жизнь продолжалась, как всегда.