Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

– Мне кажется или жених и вправду красивей невесты? – вопросила стоявшая рядом со мной пожилая леди в платье из зеленовато-желтой камчатной ткани, подол которого был оторочен собольим мехом. – Очаровательнейший молодой человек! – добавила она, сладострастно облизывая губы, хотя Гилфорд и годился ей во внуки.

– Не всякое хорошенькое личико является свидетельством истинной красоты, – ответила ей я, не сумев скрыть своих истинных чувств.

Однако же я как член семьи Дадли не должна была осуждать своего деверя. И тот факт, что я осмелилась произнести столь нелицеприятные слова в его адрес на его свадьбе, усугубляло мою вину.

– А вы жена лорда Роберта? – спросила моя новая знакомая, поднося к глазу инкрустированный самоцветами монокль, который крепился к поясу украшенной бриллиантами цепочкой; она долго щурилась, изучала меня с головы до пят, после чего вынесла наконец свой вердикт: – Вы хороши собой, но вот манерам еще стоит поучиться. Никогда не высказывайте своего мнения, милая моя, лучше говорите обратное тому, что чувствуете. Ложь сослужит вам намного лучшую службу, чем правда, даже в воскресенье, день Господень.

– Понимаю, – вежливо кивнула я в ответ, – искренность здесь не в моде.

– Дорогая моя, здесь такое понятие никому не знакомо! – воскликнула она, по-матерински умилившись наивностью своей новой ученицы. – По крайней мере в Лондоне, и особенно – при дворе. И помните, что нет человека более лживого, чем тот, кто прикрывается маской искренности!

– Мне кажется, это очень печально, – откликнулась я. – Даже не знаю, сумела бы я выжить в мире, где никому нельзя доверять.

Она с многозначительной улыбкой кивнула и погладила меня по руке:

– Тогда оставайтесь лучше в деревне, милочка, пускай Роберт вершит великие дела при дворе, пока вы будете ухаживать за коровами в своем поместье.

Ее слова показались мне обидными, поэтому я отвернулась и стала наслаждаться пышной свадебной церемонией. Леди Джейн в своем вычурном золотом платье с серебряным киртлом[20] и подрукавниками поднялась вместе с Гилфордом на возвышение, а рядом с ними встали со своими женихами две Кэтрин, одна из которых витала в облаках, а вторая, напротив, думала лишь об исполнении долга. На девушках были серебряные наряды с золотыми киртлами и рукавами, а юноши были одеты в расшитые серебром серые атласные камзолы, украшенные жемчугом и бриллиантами, но никто из них не мог затмить великолепия белых, золотых, зеленых и желтых красок праздничного убранства Гилфорда. Мне показалось, что лишь в сердцах троих из стоявших на постаменте новобрачных жила любовь – это были Кэтрин Грей, лорд Герберт и Гилфорд Дадли, без памяти влюбленный в самого себя. Позднее до меня дошли слухи, что подвенечный наряд лорда Герберта изначально хотели сшить из синей ткани и украсить его сапфирами, но за час до начала церемонии Гилфорд заперся у себя в комнате и отказался выходить до тех пор, пока ему не сошьют что-то более яркое или пока другие юноши не оденутся скромнее.

На последовавшем за венчанием пиру я и вовсе утратила дар речи. Я замерла на месте, разинув рот от удивления при виде открывшегося моему взгляду великолепия. Так я и стояла, пока Роберт не ущипнул меня за локоть и не попросил не позорить его, показывая всем, что впервые попала на свадебное торжество. Муж взял меня под руку и, сердечно улыбаясь гостям, повел к огромному столу, ломившемуся от яств. Все служанки были одеты в полупрозрачные, летящие серебряные, фиалковые и нежно-розовые платья, напоминая античных нимф. На их распущенных волосах красовались венки с золотым розмарином и лентами, а в нарядах музыкантов, расположившихся на галерее, полосы золотистой и серебристой материи переплетались, как мозаика. А какие угощения! Должно быть, на столе было не менее двух сотен блюд, поданных на золотых подносах, и каждое из них выглядело как настоящее произведение искусства – словно их готовили для королевского торжества.

В центре всего этого великолепия возвышалась огромная восхитительная чаша с салатом. Ничего подобного я не видела в своей жизни. Чаша была установлена на специальном пьедестале из голубого мрамора, украшенном золотом, а по обе стороны от него били два фонтанчика красного и белого вина. Сама чаша была сделана из золотых марципанов в форме морского гребешка и наполнена всевозможной зеленью – зеленым и красным латуком, шпинатом, зеленым луком, мятой, капустой, петрушкой, морскими водорослями, шнитт-луком, красным шалфеем, морским критмумом, портулаком, поручейником, цикорием, красным щавелем, водяным крессом, пастернаком, приморским синеголовником и даже – как мне показалось со своего места – крапивой, одуванчиками и плющом. Сверху этот салат украшала целая радуга засахаренных цветов – фиалок, ноготков, маргариток, желтых примул, девичьего пиретрума, таволги и анютиных глазок, а также розовых, алых, желтых и белых роз.

А еще там были морковь трех цветов, турнепс, редис и репа – из них неведомый кулинар вырезал рыбок, среди которых я углядела даже акулу. В чаше с салатом виднелись смородина, изюм, бланшированный миндаль, клубника, ломтики лимона и апельсина, крошечные маринованные огурчики, кусочки яблок, красный и белый виноград, цветная капуста, малина, ревень, спаржа, финики, засахаренный корень просвирника, стручки гороха, перец, ломтики огурца, яйца, лук, оливки, каперсы, маленькие сухарики и еще уйма всякой всячины, которую никак не ожидаешь обычно увидеть в салате.

Вокруг чудесной чаши поставили и несколько фонтанчиков поменьше, из которых лились масло, уксус и прочие приправы. На ее краях крепились огромные серебряные рыбы, которые будто выпрыгивали из моря зелени и выглядели настолько натурально, что их невозможно было отличить от живых. На самом же деле они были сделаны из марципана, а на их сахарной чешуе и плавниках поблескивали капельки воды. В центре чаши имелось небольшое возвышение, разукрашенное в синий, зеленый и золотой цвета, на котором гордо восседали три обнаженные марципановые русалки, лицами и волосами напоминавшие трех невест. За их нагими спинами располагалось еще одно возвышение, на нем покоилась раскрытая золотая морская раковина, из которой выступал, словно Афродита пенорожденная, обнаженный и златовласый марципановый Гилфорд, а ракушка поменьше прикрывала его самое сокровенное место. Рядом с ним почтительно преклонили колени два других, темноволосых жениха, наготу которых прикрывали голубые и зеленые марципаны, ибо никто не вправе затмевать самого Гилфорда Дадли.

Во время пира марципановые русалки вызвали среди сластолюбивых юношей настоящий ажиотаж, и они все ходили полюбоваться чашей с салатом, приподнимаясь на цыпочки и даже влезая на табуретки, только бы взглянуть на чудесные украшения, а то и облизать сахарные бюсты морских чаровниц. Это продолжалось до тех пор, пока русалочьи груди не растаяли и не стали плоскими, как у маленьких девочек.

Однако что-то было не так с этим потрясающим, необыкновенным салатом – он радовал глаз, но отнюдь не желудок, потому как каждый, кто хоть раз его попробовал, отбегал от стола и смертельно бледнел, после чего скрывался в уборной, где расставался с только что съеденным лакомством, так что совсем скоро во дворце Дарем разгорелись настоящие сражения за уборные, ночные горшки и их подобия. Завершилось все это действо тем, что Гилфорд схватил огромную золотую чашу, до краев наполненную вареными раками, и вывалил ее содержимое прямо на ошарашенную невесту. Пока перепуганная леди Джейн пыталась вынуть крошечные клешни из своих длинных темных волос и из-за корсажа, он склонился над столом и его вырвало прямо в опустевшую чашу.