В сердце Антарктики - Эрнст Шеклтон

Падеж лошадей имел для нас чрезвычайно важное значение. У нас остались всего четыре лошади: Квэн, Сокс, Гризи и Чайнамен. Весьма любопытно, что в живых остались лошади белой или светлых мастей, тогда как все темные погибли.

Оставшимися четырьмя лошадьми мы чрезвычайно дорожили, следили за ними, не спуская глаз, и охраняли их самым тщательным образом.

Сначала мы устраивали лошадям ежедневную проминку на холмах, но позже, когда из-за наступившей темноты передвижение по неровной почве сделалось опасным, мы стали водить их взад и вперед по находившемуся вблизи от дома, покрытому снегом озеру, которое мы называли Зеленым парком. Пока еще сохранялся дневной свет, обычный маршрут утренней прогулки проходил по берегу моря через холмы до Песчаного берега, где лошади каждый раз катались по мягкому вулканическому песку. Затем мы возвращались окружным путем, по дальнему берегу Голубого озера и по берегу Задней бухты. Иногда для разнообразия мы отправлялись к снежным склонам у подножья вулкана Эребус и, выбирая более ровные участки, объезжали там лошадей. Но когда свет стал убывать и появилась опасность оступиться, это пришлось прекратить.

Во время зимних месяцев те из нас, кто обычно водил лошадей на прогулку, хорошо изучили характер и повадки каждого животного. Все лошади были хитрее и смышленнее, чем обычные европейские лошади, и эта хитрость, направленная к тому, чтобы добиться каких-то своих целей, была источником нашего постоянного беспокойства. Главным разбойником был Квэн, который при первом удобном случае перекусывал недоуздок и набрасывался на лежащие позади тюки с кормом. Пришлось заменить веревку цепью, но и тут он не угомонился. Он, как нарочно, стучал этой цепью о стенку дома, обитую листами оцинкованного железа, и не давал нам спать. Вскоре после того как лошадей поместили в конюшню и обнаружилось, что они перегрызают веревки, мы протянули во всю длину конюшни спереди и сзади две проволоки, чтобы привязывать к ним лошадей. Квэн имел обыкновение, ухватив эту проволоку зубами, оттягивать ее назад, сколько хватало силы, а потом отпускать со страшным звоном. Мы пробовали оставлять у него на морде торбу, но не проходило и двух часов, как он ухитрялся проделать в ней дыру и снова принимался за проволоку. Если же кто-нибудь из нас отправлялся в конюшню, чтобы прекратить безобразие, все раздражение вмиг улетучивалось при виде того, с каким осмысленным выражением преступник косил глазом, как будто говоря: «Ага, опять я вас провел». В конце концов, пришлось привязать старину Квэна за задние и передние ноги, а сверху проволоку убрать. После этого в конюшне воцарился мир и покой. Сначала Квэн тоже пострадал, наевшись песку. С тех пор мы особенно следили за ним, чтобы это не повторилось, так как он продолжал питать склонность к песку. Как только представлялась малейшая возможность, он опускал голову и тотчас же начинал громко хрустеть, пережевывая рыхлую вулканическую землю.

Гризи была самой красивой из всех лошадей, с хорошей осанкой, серой в яблоках масти, но она так злобно вела себя по отношению к другим лошадям, что пришлось устроить ей отдельное стойло в дальнем углу. К тому же по малейшему поводу она начинала лягаться. Во время полярной ночи Гризи сделалась особенно нервной и раздражительной, несмотря на то что мы постоянно держали в конюшне зажженную лампу. Сокс – красивая маленькая лошадка (клайдсдэйл[67] в миниатюре) – был очень трудолюбив и отличался горячим и живым нравом. Это особенно чувствовалось, когда после него выводили на прогулку старину Квэна – большого, сухопарого и добродушного. Квэн, хотя и не отличался красотой, был всеобщим любимцем.

Вверху: императорские пингвины без опаски подходят к собакам. Справа: пропавшая при высадке Квини.

Пони на прогулке

Наконец, последней из оставшихся у нас лошадей был Чайнамен – сильная лошадь немного унылого вида, но на деле едва ли не лучшая из всех. Чайнамен тоже был склонен грызть недоуздок, но мы пресекли это при помощи цепочки.

В первое время после высадки мы думали, что сможем обойтись без конюшни, так как по сведениям, полученным от сибиряков, эти лошади легко переносят холод, но после первой же метели стало очевидно, чтобы поддержать животных в приличном состоянии, необходимо поместить их в конюшню. Уже приближался август, когда нам пришлось разобрать часть стенок конюшни, сложенных из мешков с кормом, так как до них дошла очередь. Окна дома, обращенные к конюшне, мы забили досками в последнюю очередь; с наветренной стороны это было сделано гораздо раньше. Нижнюю часть окон с подветренной стороны загородили после того, как однажды Гризи просунула туда голову, верхняя же половина оставалась незабитой. В обязанности ночного дежурного входила проверка конюшни каждые два часа. Если же в промежутках оттуда доносился какой-нибудь подозрительный шум, дежурный обязан был выйти и выяснить причину. Через пару месяцев эти предосторожности отпали. В это время в конюшне спасалась от холода уже целая армия щенят. Если какая-нибудь из лошадей ухитрялась отвязаться, они сейчас же окружали ее с яростным лаем, оповещая таким образом дежурного, находящегося внутри дома. Мне вспоминается, как однажды ночью Гризи отвязалась и бросилась прочь из конюшни, а весь собачий выводок помчался за ней следом. В Зеленом парке собаки окружили Гризи, и после некоторой борьбы Маккею удалось захватить ее и привести назад. Собаки бежали сзади с гордым видом, как будто от сознания выполненного долга.

Нам удалось достать для экспедиции только девять собак, из них пять сук и четыре кобеля, но они были так плодовиты, что к середине зимы у нас имелось уже девять щенят, из коих пятеро родилось на «Нимроде». Щенят рождалось гораздо больше, но большинство их преждевременно погибало, главным образом из-за слабого материнского инстинкта у некоторых собак.

Гвендолин по прозвищу «Бешеная» вообще не обращала на своих щенят никакого внимания, тогда как Дэзи выкормила не только своих, но и единственного оставшегося в живых щенка Гвендолин, которого у нее отобрали, как только обнаружилась ее преступная небрежность, приведшая к гибели всего потомства. Младшие щенята, родившиеся уже на зимовке, отставали в росте от щенят Поссумы, родившихся на «Нимроде». Причиной этого могло быть то, что им пришлось расти в условиях более холодной погоды, и матери их тоже были гораздо мельче Поссумы. Старых собак обычно мы держали на привязи. Отвязывали только, чтобы дать им размяться и когда обучали их ходить в упряжке с санями. Это вызывалось не только тем, что предоставленные себе, они начинали гонять и убивать пингвинов, если эти птицы в то время были возле зимовки, или охотиться на мирных глуповатых тюленей Уэдделла, но и тем еще, что два наших лучших кобеля испытывали такую острую взаимную антипатию, что между ними сейчас же разыгрывались яростные схватки. Один из них, Трипп, был чисто белой масти, красивый и сильный по сложению и к тому же очень ласковый – за ним присматривал Адамс, который приучал его к саням, тогда как Маршалл питал слабость к второму драчуну – Скемпу. Скемп был постарше, более плотный, с белой в черных пятнах шерстью. Они не уступали друг другу ни в силе, ни в храбрости. Обычно при стычках присутствовали все щенки и две суки, причем последние наблюдали за этой картиной с живейшим интересом. Я думаю даже, что иногда эти драки затевались исключительно с целью завоевать их одобрение.