Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

Но варяги, кои фактически правили всей державой Киевской и при Ольге, и при Святославе, решили поставить на княжение своего человека. Таким они видели Владимира! И он их всячески в этом поддерживал. Они, варяги, посадили его на престол киевский, они убили и Олега, и Ярополка. Развязали Владимиру руки.

Труся на коне по киевской улице, Владимир-князь ухмылялся, вспоминая и драного ястреба Свенельда, и всю дружину пьяную на стругах и дракарах, в Царьград заморский уплывающую, себе на погибель. Осталось варягов в Киеве наперечёт! Правда, другая беда в глаза глядит — дружина мала! Наскочи хазары — Киеву не устоять. Да только боги милостивы к Владимиру. Подслухи доносят: какая-то резня в Хазарин Великой идёт. Какой-то хан басурманский Хазарию воюет. Берёт крепость за крепостью, истребляя хазарское воинство. Сам же — из Хорезма, а Хорезм этот — поди знай где! Николи тамошние вои до Киева не дойдут через степи безводные. Пущай себе Хазарию режут — князю киевскому раздышка.

Князь поднял голову. Над ним сияло синевой родное тёплое небо. Стрижи метались высоко, тащили под застрехи глину на гнезда. Весна. И как-то сразу подумалось об Илье карачаровском, что всю зиму отсидел в погребе, — может, и не жив уже. Здорово он князя выручил, но пришлось его с глаз долой убрать и предать лютой смерти! Дружина варяжская в силе была. А вот теперь от неё рожки да ножки остались. Подумалось о Рогнеде: как дружина варяжская ушла, что-то в ней переменилось. Несколько раз видел Владимир её глаза заплаканные. Может, кто ей из варягов люб? Одна ведь рыбья кровь! Не поймёшь, что в её голубых глазах кажется! Свенельд к ней благоволил. Всё её выговаривал! А где Свенельд, там жди измены!

— Только теперь предавать Свенельду некого! Самого Свенельда предали земле! — сказал князь и захохотал.

Охрана подскакала к смеющемуся князю:

— Чего надо, князь?

— Идите, идите от меня! — прогнал их Владимир.

Сдох, собака. И хоть Владимиру от Свенельда ничего, кроме пользы, не было, а всё брезговал он им. За глаза иначе как дохлым судаком и не величал! И всё ему казалось: как поговорит со Свенельдом, так у него и плащ и руки завсегда тухлой рыбой воняют! Рыбоеды морские! Отродясь на рыбе возрастают. Потому, может, столько крови и льют, что собственная не греет? Что он Рогнеде сулил? Какие козни строил старый Свенельд? А попался, как свинья на помоях!

Эдак помоев нальют и бочку набок положат, а поросёнок за помоями покорыстуется. К самому бочонку подойдёт да в него морду засунет.

— Тут бочонок торчмя ставят да поросёнка и легчат... — сказал он вдруг воеводе, что подъехал поближе. — Я видал!

— К чему ты это, князь, вспомнил? — спросил строгий славянский воевода.

— Так и Свенельд за богатством, как поросёнок за помоями! — откровенно сказал Владимир. — Жадность сгубила! А на что оно, богатство? С собой в могилу не возьмёшь!

— Под старость люди копят, — сказал воевода.

— Эх! — махнул рукой князь. — Да кто из князей до старости доживает?! Ежели князь — не то убьют, не то отравят.

— Полно тебе, князь, такое говорить! — надулся воевода. — Обидно слушать даже.

— Слушай! — зло сказал князь. — Слушай! Твоя служба такова! И не вороти рожу-то! Кто убивает?

— Вы, ближние люди!

— Обижаешь холопов верных! — затряс щеками воевода.

— Да? — прищурился князь. — А кто Ярополка предал, не Блуд ли? Первейший среди ближних! А не Свенельд ли Святослава на порогах одного оставил?

— Были и другие! — налившись краской, сказал воевода, оскорблённый до глубины души.

— Это кто же?

— А хоть бы Ильдей — хан печенежский, что за Ярополка на смерть, не дрогнув, пошёл, или Варяжко, что по сю пору с печенегами на твои заставы ходит!

— Мне! — закричал князь. — Мне тот Варяжко надобен! Мне он служить должон! — И добавил, заканчивая разговор: — Добудьте мне его в дружину! Мне таковые люди на службе надобны!

И опять вспомнил про Илью! Жалко, если уморили в погребе голодом.

Выехали на берег Лыбеди, поднялись к замку деревянному Предславцу, где под охраной жила Рогнеда. Опустили скрипучий мост. Князь, нагибаясь в воротах, проехал по гулкой мостовой на мощённый камнем двор. Соскочил с коня. Рогнедины челядины кинулись принимать коней у дружинников, заводить в стойла. Владимир взбежал на высокое крыльцо, простучал коваными каблуками по темноватым покоям.

Рогнеда сидела у себя в горнице. При вошедшем князе сенные девушки и мамки-чернавки прыснули вон, как мыши от свету!

— Как живёте-поживаете? — спросил князь и, как обычно, не дождался ответа.

— Рогнеда встала. Была она чуть не на голову выше Владимира. Стояла, как всегда, молча, будто нарочно стараясь разозлить князя.

— Ну, что молчишь, как статуя ромейская?! — сказал он, обходя её, будто неживую, вокруг. — Поздравствуйся с мужем! Почтение князю окажи!

Рогнеда, как всегда, безмолвствовала.

Князь приблизил своё лицо к самому лицу Рогнеды, она стояла не дрогнув — видно, ждала, что он её поцелует или ударит. Что равно могло произойти и равно не получило бы ответа.

Владимир почувствовал, как обычное раздражение, могущее вырасти в исступление, истерику; крик и беспамятство, стало накапливаться в нём...

— Ну что? — сказал он, усаживаясь за столик, на котором стояли дорогие угощения: заморские вина, засахаренные фрукты византийские. — Хошь, обрадую тебя?! Вестник из Царьграда прибыл, привёз известь печальну! Вся дружина варяжская, порознь, в разные гарнизоны малыми силами разосланная, болгарами перебита! Не стало боле твоих сродников дорогих! Уж я плакал-плакал от горя... — сказал он, смеясь и набивая рот сластями. — Кто же теперь за Рогнеду заступится? Кто помнить станет, как Владимир на площади, среди навоза, в грязи её, как свинью, катал, дружинникам на потеху?!

Рогнеда глядела ледяными глазами, и ничто не дрогнуло в бледном лице её, только веснушки проступили ярче.

— Вот так! Яйцо конопатое! — сказал он, полоща горло вином и вытирая руки о скатерть. — А знаешь, кто императора Цимисхия надоумил варягов истребить? Я! Так что ехали отсюда — покойники! Так и с другими будет, кои думают, что они мне, «рабычичу», ровня!

Он повернулся к Рогнеде спиной и вдруг, будто толкнул его кто, шагнул в сторону, как учил его Добрыня. Обернулся. Мимо упала Рогнеда с ножом в руках. Обученный изрядно воинскому мастерству, Владимир мгновенно вывернул ей руку и вырвал нож.

— Убил! Убил! — рычала неузнаваемая Рогнеда. — Всех убил! Кровь на тебе! Отца убил! Братьев! Изверг! Зарежу тебя!

Вбежавшая стража скрутила Рогнеду. Она билась в руках дюжих гридней и кричала в истерике, обливаясь слезами:

— Изверг! Жизнь мою растоптал! Зверь!

Никогда прежде не видел её такою Владимир. Он растерялся.

— Связать её! — кричал воевода. — На князя! На мужа! С ножом кинулась!