Я сделаю это для тебя - Тьерри Коэн

— Убивая других людей?

Вопрос вырвался из глубины сознания, его вытолкнул гнев, медленно растекающийся по венам, разогревающий мускулы и скручивающий внутренности. Его слова пробивают защитный панцирь, в котором я ждал удобного случая, чтобы нанести удар. Я мог бы достать оружие и убить его, но этот чертов проповедник странным образом завораживает меня. Вернее будет сказать — интригует.

Я хочу выслушать его, понять, какими словами он маскирует свой бред.

Шейх не реагирует. Меня выдал агрессивный тон, но он делает вид, что ничего не заметил.

— Да, убивая других людей, — спокойно отвечает он. — Потому что это война. И потому что другого способа нет. Войну начали западные державы, которым помогают иудеи и христиане.

— На войне воюют армии. Когда армия сражается с невинными, это не война!

Я снова не сдержался. Мне показалось, что он улыбнулся, потом опустил глаза, подбирая слова:

— То, что и как вы говорили, объясняет, зачем я вас позвал. Мы ведем беседу о важных вещах, используем одни и те же понятия, но не понимаем друг друга, потому что у этих слов разное значение. Невинные? Армия? Война? На свете нет невинных. Большинство живущих на Западе людей — солдаты. Они голосуют за свои правительства, следовательно, одобряют политические и военные решения этих правительств, они принимают искаженные ценности, навязываемые средствами массовой информации, которые служат власти. Жертв нет — только солдаты. Одни активнее других, только и всего.

Эти слова выпустили на волю мою ненависть. Она вырвалась прямо из сердца, где я так долго копил ее.

Я вскакиваю, сую руку в карман и достаю оружие.

Шейх невозмутим, он как будто не замечает наставленного на него пистолета.

— Мой сын ни с кем не воевал! Он ни за кого не голосовал! Он не был солдатом, но его разорвало в клочья бомбой! Какое правое дело может это оправдать? Какое правое дело позволяет разрушать семьи? Какое сражение дозволяет подобное варварство?

Я не кричу. Цежу слова сквозь зубы. Мне хочется вложить в них всю боль — свою, Бетти и Пьера, чтобы она стали каплями едкой кислоты, разъедающей лицо и душу.

Но он нисколько не взволнован. Хуже того — ничуть не удивлен поворотом дела. Словно ждал того, что случилось, или не раз переживал подобное.

— По детям, убитым американским и сионистским оружием, тоже плачут матери и отцы, — бросает он. — Но для таких, как вы, жизнь маленького араба или африканца стоит куда дешевле жизни маленького европейца.

Я по-прежнему держу его на мушке и готов стрелять, если появятся телохранители, но пока что все спокойно.

— Вы используете методы, которые сами же и осуждаете, вы хуже их, — холодно бросаю я ему в лицо. — Сидите в своей удобной квартирке и управляете армиями марионеток, ослепленных обещанием рая после смерти, где их встретят как героев! Вы понятия не имеете, какое зло сеете. Вы не слышите стонов тех, кто потерял близких. Вам не знакома боль человека, сопровождающего на кладбище детский гробик! Вы и представить себе не можете, каково это — знать, что никогда больше не услышишь голос своего ребенка, что он никогда не будет ждать тебя в дверях дома, не бросится навстречу и не обнимет. Вы не знаете, как ужасно думать о днях, неделях и годах без него, о будущем, в котором его не будет! Вы безумец, произносящий религиозные речи, чтобы множить убийства. Вы не лучше тех, кого ненавидите.

— Ошибаетесь, Даниель, я знаю, — отвечает он бесцветным голосом. — Я потерял жену и детей, когда американцы сбросили бомбу на мою деревню в Афганистане. Они убили мою жену, двух сыновей и дочь.

Слова и образы мешаются у меня в мозгу. Я вижу разрушенный дом и обгоревшие тела, вижу шейха, рыдающего на развалинах.

— Вы лжете! Пытаетесь ускользнуть от смерти, потому что я убью вас. Я давно это задумал. Я живу только ради мести.

— Я не лгу. И не боюсь смерти. Я давно ее жду. Но вы меня не убьете. Вы не убийца, Даниель.

У меня дрожат колени, подгибаются ноги. Я не могу позволить сомнению проникнуть в мою душу.

— Сегодня я им стану. Моя жизнь утратила смысл. Пока вы живы, обрести его снова я не смогу.

— Думаете, Жером одобрил бы ваши действия?

У меня подкашиваются ноги. Рука повисает как плеть, не в силах удержать оружие.

— Как…

Говорить я тоже не могу. Слова застревают в горле.

— Я все о вас знаю, Даниель Леман. Мы много дней за вами наблюдаем. Из гостиницы «Бристоль» нам сообщили о странном постояльце, проявляющем излишнее любопытство на мой счет. Вы были не слишком аккуратны. Один из служащих — наш единоверец. В этом квартале у нас много своих людей. Мы узнали вашу историю и сразу поняли, что вы решили отомстить за сына. Оставалось определить способ. Мы полагали, вы нападете открыто, во время проповеди. Я перестал выходить из дома. Мои люди ходили за вами, следили во время ваших встреч с Мохтаром. Я оценил вашу изобретательность, хотя вы во многом полагались на случай и рисковали. Да будет вам известно, вы никогда не сумели бы достать меня подобным образом. Неужели вы и впрямь думали, что мы не проверим вашу личность до нашей встречи? Вы умны, Даниель, но боль заставила вас утратить чувство реальности. Вы допустили много ошибок в оценочных суждениях. Когда я понял, что вы не отступитесь, предпочел не ждать, а ускорить события, сообщил Мохтару о ваших намерениях и попросил устроить эту… назовем ее так, встречу.

Я совершенно подавлен и больше ни на что не способен. Мозг отказывается работать, не справляясь с потоком слов, эмоций и образов. Сколько дней я потерял, строя планы, считая себя самым изворотливым, умным и неуязвимым. Я — болван, униженный и беспомощный.

— Почему вы меня не убили? Зачем позволили попасть в этот дом?

— Все дело в моей гуманности, — отвечает он, слегка пожав плечами. — Я надеялся, что вы откажетесь от своего плана. Надеялся — пока вы не достали оружие. Хотел, чтобы мои слова тронули вашу душу, помогли понять мои мотивы. Но вы решили доиграть свою роль до конца.

Уязвленная гордость заставляет меня поднять пистолет.

— Бросьте, Даниель, неужели вы полагаете, что мы позволили бы вам войти с заряженным оружием?

Лицо его все так же невозмутимо, он говорит мягким тоном, как будто сожалеет о моей наивности.

— Мои люди заменили патроны холостыми.

Гнев затуманивает мозг. Я нажимаю на спуск. Щелчок. Шейх моргает, но не теряет самообладания. Устремляет на меня холодный взгляд.

Два телохранителя кидаются ко мне.

— Сожалею, Даниель. Я понимаю, как вы подавлены и одиноки.

Я с криком кидаюсь на него, сходя с ума из-за собственной никчемности. Может, пока меня не схватили, я успею задушить его или хотя бы ударить? Нет. Удар под дых заставляет согнуться пополам от боли. Гориллы скручивают меня. Я слышу звук ударов, но ничего не чувствую. Вкус крови во рту смешивается с соленым вкусом слез.