Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд

исламского государства, которое "лучше заботится о своих гражданах", требует хорошего ведения документации (Sheikh 2016). Будучи протогосударством, ИГ понимало это и прилагало усилия к ведению своих архивов. Если бы ИГ проигнорировало этот аспект создания государства, то его лидеры не смогли бы правильно распоряжаться ресурсами и поддерживать закон и порядок. Хорошее ведение архивов гарантировало, что налоги будут собираться справедливо, своевременно и так, чтобы у населения был шанс добиться преданности. Это было важно, потому что налоги позволяли платить солдатам, которые, в свою очередь, помогали расширять и защищать ИС. Чем больше становилось государство, тем сложнее становилось управление, и тем больше вещей требовалось согласовывать в письменном виде.

Ведение хороших записей и строго структурированный подход к управлению создавали ощущение постоянства ИБ. Записи означали историю, а история - это место, где создается наследие. Когда границы ИГ оказались под угрозой, а его история - на грани переписывания завоевателями, медиа-операторы ИГ обратились к новой экологии войны, чтобы избежать вымирания. Они также продвигают унаследованные сообщения, напоминающие участникам о том позитивном мире, который ИГ пыталось создать для мусульманского сообщества. Такие "усилители-архивисты", как "Рыцари загрузки" (по-арабски "Фурсан аль-Рафа"), находят способы выкладывать на YouTube видео с обезглавливаниями и речами лидеров ИГ. Здесь цель - сохранить чувство ностальгии по тому, что было возможностью существования халифата. чтобы воспоминания о том, что когда-то было, сохранялись в сознании тех, кто был мотивирован или может быть мотивирован помочь восстановить ИГ в какой-то момент в будущем. В этом отношении пропаганда ИГ не сводилась только к сиюминутным требованиям мотивировать своих последователей, защищать ИГ от контрпропаганды или даже запугивать врагов (Ingram, Whiteside and Winter 2020). Скорее, целью было поддержание идеи исламского государства, даже если его географическое положение исчезнет.

В этом отношении ИБ неизменно демонстрирует понимание взаимодействия между МСМ и социальными медиа (Williams 2016). Внутри ИБ медиастратегия была направлена на сохранение контроля над медиаэкологией. Здесь целью было создание цифрового разрыва между теми, кто живет за пределами ИБ, и теми гражданами, которые живут внутри него. Для граждан ИГ доступ к вражеской пропаганде должен был быть ограничен. Для этого нужно было ограничить доступ к онлайн-медиа, а для распространения пропаганды ИГ использовать вещательные средства, такие как радио или "медиаточки", которые действуют как кинотеатры под открытым небом. В отдаленных частях ИГ мобильные "медиаточки" использовались как агитпоезда.

Все это контрастирует с тем, как остальной мир воспринимал ИГ. Здесь ИГ выступает за партисипативный подход к войне, согласно которому "каждый, кто участвует в производстве и передаче [пропаганды], должен считаться одним из "медиамоджахедов" ИГ". ИГ использует ужасные и провокационные акты экстремального насилия, чтобы гарантировать, что его присутствие в социальных сетях попадет в репортажи западных СМИ. Это стало частью медиа-стратегии ИГ, которая была направлена на то, чтобы представить мусульман жертвами лицемерия Запада, подчеркивая при этом, что ИГ строит лучшее будущее для своих граждан. В результате западная общественность оказалась отчужденной, хотя это спровоцировало и усилило позитивные послания среди основной мусульманской аудитории ИГ.

Взрыв изображений насилия и пропаганды, вдохновленной ИГ, стал серьезной проблемой для тех, кто пытался ограничить эффективность медийной стратегии ИГ. Данные, вдохновленные ИГ, проникали через множество информационных инфраструктур, захватывая внимание по дуге непостижимых траекторий, достигая аудитории самыми разными способами. Это наглядно показало, как пропаганда двигалась по с большей скоростью, чем западные правительства, стремящиеся противостоять пропаганде ИГ и поставить платформы социальных сетей на передовые рубежи войны против ИГ. В то же время это продемонстрировало, что компании социальных сетей больше не контролируют контент, размещаемый на созданных ими же платформах. По мнению Эндрю Хоскинса и Уильяма Меррина, это часть формирующегося "военно-социально-медийного комплекса", когда технологии, платформы и приложения, в основном принадлежащие и разработанные США, используются в качестве оружия по всему миру, в том числе против них и их союзников (Hoskins and Merrin 2021).

То, что социальные медиа-платформы не могут контролировать содержимое своих сайтов, кое-что говорит нам о цифровых инфраструктурах, от которых зависит современное общество. В то же время это помогает объяснить интерес к машинному обучению и искусственному интеллекту. Ведь эти инструменты необходимы для того, чтобы контент-менеджеры могли контролировать или выявлять неуместный или преступный контент быстрее, чем он успевает быть репостнут. Например, на ранних этапах COVID-19 компания Google решила использовать машинное обучение вместо человеческих модераторов для комментариев к видео на YouTube. Это вызвало бурю в Twitter после того, как стало известно, что критические комментарии к видеороликам Китайской коммунистической партии (КПК) на YouTube автоматически удаляются. Это побудило Google заявить, что это "ошибка в наших системах правоприменения", а не вопрос политики компании или решение подсластить отношения с КПК.

В этих "новых" обстоятельствах становится очевидной постоянная борьба между теми, кто пытается контролировать контент в интернете, и теми, кто хочет отобрать контроль у крупных веб-платформ. Ускоряющийся цикл между теми, кто пытается публиковать, и теми, кто пытается цензурировать, свидетельствует об использовании архива в качестве оружия. В этой цифровой среде "прямо к публикации" санкционированное и незаконное, санированное и разоблаченное, доброкачественное и токсичное - все они борются за внимание в живом и непрерывном пространстве сражений Радикальной войны. Это делает память о войне не столько траекторией, по которой можно двигаться к устоявшемуся, социальному пониманию прошлого, сколько цифровой политикой неспокойного настоящего. Этому способствуют соединительные эффекты современных информационных инфраструктур, где средства коммуникации и архивы превращаются в повседневный мир новостного цикла социальных сетей. Следствием этого является неограниченная способность к мгновенному воспроизведению, которая не позволяет молчать, не поощряет человеческое воображение или естественную рефлексию для размышления или забывания.

Таким образом, война оказывается застигнутой при переходе "от эпохи записанной памяти к эпохе потенциальной памяти" (Bowker 2007, p. 26). В этом контексте архив не может предложить нейтральную калибровку для определения того, как интерпретировать переход от записанной к потенциальной памяти. Вместо этого архив становится источником для усиления умозаключений о прошлом. Укрепляющие умозаключения обретают собственную жизнь, зацикливаются и не могут достичь того понимания прошлого в обществе, которое было возможно в эпоху аналогового вещания. С этой точки зрения, память в контексте двадцатого века может быть карикатурно представлена как обладающая заметной траекторией репрезентации и осаждения, которая прошла через упадок и разложение печатных изданий и магнитных лент, на которых она была впервые запечатлена. Однако война, ведущаяся в современную эпоху потенциальной памяти, заперта в вечной призме. Множество конкурирующих видений, быстро и непрерывно циркулирующих вокруг одного события, а также связь и заражение от конкретного момента питают не поддающееся исчислению количество информационных петель.

Но в эпоху потенциальной памяти, когда