Рецепты идеального брака - Мораг Прунти

Я подумала, что это было не очень зрело, не очень конструктивно.

Мне не понравилась эта игра, и я не собиралась в нее играть.

— Забудь.

— О чем забыть, Тресса? Забыть, что ты спала с кем-то другим или забыть о браке?

Дэн вел себя непоследовательно. Он выставлял меня шлюхой.

— Я не спала с ним.

— Целовалась, трахалась, какая разница? Не в этом дело.

— Ну, на самом деле в этом. Я могла переспать с ним, но я не сделала этого. Я выбрала тебя.

В моей голове родился внезапный краткий образ триумфа, и я тут же усомнилась в нем.

— Ты выбрала меня?

— Да… — С моей стороны было очень глупо принять его тон за положительный и, невзирая на предусмотрительный совет Джерри и на то, что я знала, что была неправа, я добавила с нажимом, как будто хотела сказать, что мне не нужно благодарности за великую услугу, которую я нам обоим оказала: — Да, я выбрала тебя.

Дэн вздернул подбородок и сказал:

— Пошла ты, Тресса.

Потом он вышел из комнаты.

Сковорода начала дымиться, поэтому я нагнулась к плите и выключила газ.

Моя голова с трудом держалась на шее, и я осознала, что была вымотана. Во рту был такой вкус, будто под языком у меня хранилась дохлая мышь, и, когда я подняла волосы с глаз, я почувствовала, что они были жирными и спутанными.

Я выглядела неряшливо и дурно пахла. В возрасте тридцати-с-чем-то пора бы понимать, я была «слегка» неверна мужу, не прожив с ним и года. И я выбрала мужа.

Счастливчик Дэн.

На столешнице было жирное пятно, оставленное каплей масла после вчерашней жарки, и я пошла к раковине, чтобы намочить тряпку. Добравшись до столешницы, я подумала: какого черта я беспокоюсь о жирном пятне, когда мой брак летит в тартарары? Я уронила голову на грудь, мое лицо исказилось немой гримасой, в раковину закапали крупные слезы. Жалость к самой себе прорвалась, и тут я осознала, что даже не извинилась.

Я не могла расстаться с Ниам.

Когда ей исполнилось двадцать пять, она сообщила, что уезжает в Америку. Это было в 1964 году.

Она не спрашивала у нас разрешения, не советовалась с нами и не высказывала почтения. Она просто сообщила нам об этом, как будто наши чувства не имели значения. Словно она не резала по живому, как будто сейчас, взяв от нас все, что мы могли ей дать: хорошее воспитание, бесконечную любовь, образование, подарки, деньги, одежду, машину, — она была вполне счастлива, чтобы оставить нас и зажить другой жизнью. Я с трудом верила, что Ниам способна быть такой эгоистичной.

Я была в ярости. И можете не сомневаться, я не преминула ей об этом сказать.

Конечно, я вела себя совершенно нелогично, но я не могла остановиться. Я боялась. Боялась, что расстояние создаст пропасть между нами, хотя у меня и были доказательства обратного, потому что только после того, как Ниам переехала из Охамора в Дублин, мы стали друзьями.

Я слишком сильно держалась за нее, пока она росла. Мы ссорились на протяжении всего ее детства и юности. Она была свободолюбивой и страстной. Я видела в ней себя и старалась защитить ее, обезопасить. К тому времени, когда Ниам уехала в университет, чтобы изучать английский, я была вымотана постоянными ссорами с ней. Мы ссорились из-за всего: из-за ее одежды, прически, приятелей. Когда она отправлялась в кино в Свинфорд со своими друзьями, я тряслась от страха до тех пор, пока она не возвращалась домой. Джеймс всегда старался взывать к моему здравому смыслу: «С ней все будет в порядке, Бернардина. Ниам умная, рассудительная девушка». Его отношение приводило меня в ярость. Иногда мне хотелось, чтобы Джеймс был более авторитарным, держал Ниам взаперти и ругал, как все другие отцы. Тогда я была мы мягкой матерью, с которой легко общаться, и мы бы вычеркнули его из жизни, вместо того чтобы жить так, как мы жили.

У Ниам были густые черные волосы, как и у меня, и такие кудрявые, как у тринадцатилетней девочки. Кости у нее были тонкие и изящные, как у Джеймса, но у нее были огромные синие глаза. В них настолько отражались ее невинность, страх, неомраченный восторг, что мне часто было тяжело в них смотреть.

Ниам была артистичной, неряшливой, эмоциональной и экспрессивной. Она была красива, но не интересовалась своей внешностью, ее отпугивало, когда люди восхищались ею, — эту скромность Ниам унаследовала от отца. Она смеялась с непосредственностью, и ее тело всегда излучало открытость и дружелюбие. Голос у нее был громким и сердечным, а в ее открытой страстности проявлялось то, как я чувствовала себя всю жизнь, но никогда не умела это выразить.

Иногда Ниам была настолько совершенна, что я с трудом могла поверить в то, что она была моей частью, и мое сердце сжималось от страха, что кто-то может забрать ее у меня и обидеть.

В другие моменты, когда Ниам была упрямой и злобной, она настолько напоминала мне саму себя, что мне приходилось бороться с собой, чтобы не ударить ее.

В каком-то уголке своего сознания я завидовала ее радости, но мое сердце всецело принадлежало ей. За те три года, что она провела в университете, я вся извелась. Мне казалось неестественным, что я не знаю, где она находится и что делает каждую минуту дня и ночи. Я помню, как однажды вечером терла картошку для оладьев боксти и настолько испугалась, когда задумалась о том, что с моей дочкой могла случиться какая-то беда, что стерла себе большой палец. Ниам позвонила позже тем вечером, и ее отец упомянул в разговоре с ней, что со мной случилось.

— Нужно быть осторожнее, мама, — отчитала она меня. Я хотела ей сказать, как я за нее волновалась, спросить, что именно она делала весь день и с кем встречалась. Но я не осмелилась. Я понимала, что мой инстинкт преследования лишь заставлял ее сторониться меня.

Поэтому я ждала, когда Ниам сама расскажет мне о деталях своей жизни. Я жадно ловила каждое новое событие и запоминала его, чтобы выстроить в своем сознании образ ее жизни. Образ, который помог бы мне почувствовать, что она в безопасности, помог мне почувствовать себя более причастной к ее жизни. За те годы, что Ниам провела в Дублине, я научилась притворяться, будто считаю ее самостоятельной и взрослой. Я давала Ниам ее независимость, но только на словах. Я никогда не верила, что она сможет жить без меня. Реальность помогла мне понять, что она — взрослая женщина с сильным молодым телом и такой же волей. Но если восприятие человека можно считать правдивым, то Ниам по-прежнему была ребенком, льнущим к моей груди, защищенным теплым шатром моих объятий.

Годы спустя я была вознаграждена дружбой своей дочери за то, что притворялась безразличной.

Ниам получила место учительницы английского языка в школе в Голуэе. Каждые выходные по своему желанию она приезжала домой, и это было лучшее время, которое мы провели вместе. Она стала лучшим другом, который когда-либо был у меня, она рассказывала мне о своей жизни практически все, но, конечно, избегала вещей, которые могли смутить меня или расстроить.