Джузеппе Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

– Дальше?

– Вы, ваше высочество, подошли к бюро. Ваше высочество, должно быть, помнит об этом, потому что с тех пор прошло ровно пять лет.

– Продолжайте.

– Вы, ваше высочество, подошли к бюро, где лежало незапечатанное письмо, которое императрица написала накануне.

– И что же?

– Ваше высочество прочли это письмо. Принцесса слегка покраснела.

– Прочтя письмо, ваше высочество остались им недовольны, потому что потом вы взяли перо и собственноручно…

Казалось, принцесса почувствовала стеснение в груди. Бальзамо продолжал:

– Ваше высочество зачеркнули три слова.

– Какие же это были слова? – с живостью спросила принцесса.

– Это были первые слова письма.

– Я вас не спрашиваю, где были эти слова, я спрашиваю, что они выражали.

– Должно быть, слишком сильное выражение привязанности к лицу, которому было адресовано письмо. Вот в чем заключалась слабость, о которой я говорил и которую в определенных обстоятельствах можно было бы вменить в вину вашей матери.

– Так вы помните эти три слова?

– Да, я их помню.

– Вы можете их повторить?

– Разумеется.

– Повторите.

– Вслух?

– Да.

– «Мой дорогой друг».

Закусив губу, Мария-Антуанетта побледнела.

– Не желает ли ваше высочество, – спросил Бальзамо, – чтобы я сказал, кому было адресовано письмо? – Нет, я хочу, чтобы вы мне это написали. Бальзамо Достал из кармана что-то вроде записной книжки с золотой застежкой, написал на первом листке несколько слов золотым карандашом, оторвал листок и с поклоном протянул его принцессе.

Мария-Антуанетта взяла листок и прочла:

«Письмо было адресовано любовнице короля Людовика Пятнадцатого госпоже маркизе де Помпадур».

Принцесса удивленно взглянула на человека, выражавшегося так ясно, четко, почти не испытывая волнения. Несмотря на то, что, разговаривая с ней, Бальзамо почтительно кланялся, она чувствовала, что он подчиняет ее себе.

– Все это правда, сударь, – сказала она, – и хотя мне неизвестно, каким образом вы узнали все эти подробности, я готова повторить во всеуслышание, потому что не умею лгать: все это правда.

– В таком случае, – проговорил Бальзамо, – прошу позволения вашего высочества откланяться. Надеюсь, ваше высочество убедились в безобидности моих премудростей?

– Отнюдь нет, сударь, – возразила задетая за живое принцесса. – чем больше я убеждаюсь в вашей премудрости, тем больше настаиваю на том, чтобы вы предсказали мне судьбу. Вы ведь говорили о прошлом, а я хочу знать, что меня ожидает в будущем.

Принцесса разволновалась, чего ей не удалось скрыть от присутствовавших.

– Я готов, – сказал Бальзамо, – однако осмелюсь просить ваше высочество не торопить меня.

– Я никогда не повторяю дважды «я хочу», а вы помните сударь, что я однажды уже произнесла эти слова.

– Позвольте мне хотя бы посоветоваться с оракулом, сударыня, – умоляюще проговорил Бальзамо. – Я должен узнать, могу ли я открыть будущее вашему высочеству.

– Доброе ли, плохое ли, я хочу его знать, вы меня поняли, сударь? – продолжала Мария-Антуанетта. – В хорошее предсказание я не поверю, сочтя его за лесть. Плохое буду считать предупреждением. Но каким бы ни было ваше предсказание, обещаю, что буду вам за него признательна. Итак, начинайте.

Принцесса произнесла последние слова тоном, не допускавшим ни замечаний, ни промедления.

Бальзамо взял пузатый графин с узким и коротким горлышком – мы о нем уже упоминали – и поставил на золотую тарелку.

Вода осветилась, запрыгали зайчики, отражаясь в перламутровых стенках сосуда и в сверкавшей воде. Казалось, пристальный взгляд прорицателя читал таинственные знаки, начерченные в глубине сосуда.

Все смолкло.

Бальзамо поднял хрустальный графин и, в последний раз внимательно на него взглянув, опустил на стол и покачал головой.

– Что там? – спросила дофина.

– Не могу сказать, – отвечал Бальзамо.

Выражение лица принцессы словно говорило: «Ну подожди, я умею заставить заговорить даже тех, кто любит молчать».

– Так вам нечего мне сказать? – громко спросила она.

– Есть вещи, которые нельзя говорить царствующим особам, ваше высочество, – отвечал Бальзамо, всем своим видом давая понять, что готов ослушаться даже приказания принцессы.

– В особенности, – продолжала она, – когда они выражаются в слове «ничего».

– Меня останавливает совсем не это, сударыня, скорее напротив.

Бальзамо казался смущенным. Кардинал смеялся ему в лицо; барон, подходя к нему, проворчал:

– Ну вот, мой колдун истощился: ненадолго его хватило. Теперь недостает только, чтобы на наших глаза все эти золотые чашки превратились в фиговые листки, как в восточной сказке.

– Я бы предпочла простые фиговые листки всему этому великолепию, устроенному господином Бальзамо для тою, чтобы быть мне представленным.

– Ваше высочество! – сказал Бальзамо, заметно побледнев. – Соблаговолите припомнить, что я не добивался этой чести.

– Ах, сударь, совсем не трудно было догадаться, что я захочу вас увидеть.

– Простите его, ваше высочество, – едва слышно пролепетала Андре, – он думал, что хорошо поступает.

– А я вам говорю, что он поступил дурно, – возразила принцесса так тихо, что ее слышали только Бальзамо и Андре. – Неприлично высказывать свое превосходство, унижая старика. А когда наследница французского престола готова пить из оловянной кружки, принадлежащей честному дворянину, ее не следует заставлять брать в руки золотой кубок шарлатана.

Бальзамо выпрямился, вздрогнув как от укуса змеи.

– Ваше высочество, – дрогнувшим голосом обратился он к дофине, – я готов предсказать ваше будущее, раз вы, в ослеплении, настаиваете на этом.

Бальзамо произнес последние слова столь строгим и угрожающим тоном, что присутствовавшие почувствовали, как холодок пробежал у них по спинам.

Юная эрцгерцогиня заметно побледнела.

– Gieb ihm kein gehoer, meine Tochter9, – обратилась к ней по-немецки старая фрейлина.

– Lass sie hoeien, sie hat weissen gewollen, und so soil isie wissen!10– возразил Бальзамо.

Слова, произнесенные на языке, понятном всего нескольким лицам, сообщили происходившему еще большую таинственность.