Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Ни один из выступавших не предъявил Зимину политических обвинений. В те годы это было уже «не модно» и даже грозило потерей доброго имени навсегда. Тем не менее среди «сведущих людей», знающих больше, чем присутствующие на заседании, утверждалось, что такие обвинения Зимину конечно же предъявлены были. Якобы академик Рыбаков обвинил Зимина в том, что он выполнял «сионистский заказ». Однако в стенограмме речи Рыбакова ничего подобного нет.

Зимин появился на второй день, а на третий день сказал свое заключительное слово. Вот там он, действительно, не удержался от политических обвинений в адрес своих противников, волею судеб оказавшихся за рубежом — Якобсона, Лесного…

Позже, когда в Россию приезжал сам Мазон и ему по его просьбе выдали в Институте истории ротапринтную копию работы Зимина, Александр Александрович и тут вспылил: «Без моего разрешения!» Мазон, ознакомившись с книгой, сказал свое слово в письме Малышеву: «Издание этого замечательного труда — дело чести советской Академии».

Хотя книга Зимина издана тогда так и не была, его гипотеза стала известна научным кругам по его тринадцати статьям, вышедшим в свет в 1965 году. Зимин вовсе не был «уничтожен» — его статьи печатались в таких авторитетных изданиях, как «Вопросы литературы», «Русская литература», «Археографический ежегодник», «История СССР», «Русский фольклор». Лихачев продолжал настаивать на полной публикации книги Зимина, о чем неоднократно писал в разные инстанции.

Карьера Зимина, увы, пострадала. По требованию академика Тихомирова Зимин был снят с поста заместителя председателя Археографической комиссии. К чести Зимина, он не держал на Тихомирова зла и в 1964 году написал Малышеву: «Под Новый год был у МНТ (М. Н. Тихомирова. — В. П.) и помирился со стариком». А когда Тихомиров умер, Зимин написал Малышеву: «Михаила Николаевича очень жаль — это был хороший человек и настоящий ученый».

Подводя итоги, можно сказать, что в общем все авторитетные, уважаемые ученые в этой истории вели себя достойно, и если «повергали» своих соперников, то не роняли достоинства — ни своего, ни противника. Другое дело — партийное руководство: там долго еще говорили о работе Зимина как об «идеологической диверсии».

Некоторое время спустя Зимин сумел-таки отделить научную критику от партийных проработок, и у него хватило ума и души восстановить сердечные отношения со своими коллегами, в том числе и с Лихачевым. С одной стороны — Зимин потерял надежду на академическую карьеру, с другой стороны, как вспоминает его ученик Каштанов, — «освободившись от карьерных соблазнов, он обрел большую внутреннюю свободу. Все свое время и энергию он мог целиком посвящать творчеству. За оставшиеся шесть лет своей жизни, будучи уже серьезно больным человеком, Зимин создал 11 книг, из них восемь научных монографий, одну научно-популярную книгу и два сочинения мемуарного характера».

У Зимина была опасная легочная болезнь — пневмосклероз, и он был вынужден много времени, и даже зимы, проводить в Крыму. Вот одно из писем Зимина к Лихачеву из Фороса от 2 января 1977 года:

«Ересиарх» — это проповедник «ереси», считающий ее почему-то необходимой. Умер Зимин в 1980 году.

До сих пор все, кому не лень (а особенно кому лень вникать в суть), поминают загубленного Зимина. Но и Лихачев конечно же пережил это все нелегко. Прошла какая-то трещина, некоторые преданные прежде люди (но далеко, конечно, не все) как-то отдалились. Например, один из любимых учеников Лихачева, Дима Буланин, вдруг стал удаляться от Лихачева, сделался издателем и в 1990 году издал, наконец, многострадальную книгу Зимина полностью. Но, как и предполагал Лихачев, книга не стала сенсацией, тем более что в те годы на нас буквально обрушился поток прежде неизвестной замечательной литературы.

…Все же мучает вопрос: «А может ли настоящий интеллигент наносить „ответные удары“, да еще и столь меткие? Как это удавалось Дмитрию Сергеевичу? Не разрушает ли это образ мягкого, деликатного, столь внимательного к людям академика?» Оставим этот вопрос для размышления. Отметим только: Лихачев ответные удары наносить мог — и притом сокрушительные.

Зимин, проигравший Лихачеву, тем не менее вспоминается с симпатией и любовью. Что-то есть в его истории схожее с популярной русской сказкой о судьбе русского гения, нескладного Левши, который со всеми своими талантами по-настоящему своей державе так и не пригодился.

А книги Лихачева до сих пор на виду. Кроме трудов о древнерусской литературе, которую нам во всей полноте явил Лихачев, у него есть еще и много томов других интереснейших работ, даже вкратце пересказать которые в этой книге, все же не научной, хотя и посвященной ученому, невозможно. Но коснуться хотя бы некоторых надо, поскольку там содержится множество важных и тонких размышлений о литературе и жизни, которые и сейчас поддерживают наш интерес к классике.

В книге «Литература — реальность — литература» весьма впечатляют его размышления о Пушкине, Гоголе, Достоевском.

В анализе «Мертвых душ», например, поражает мысль о близости образа Манилова… с Николаем I. Казалось бы — что общего у слезливого мечтателя Манилова с властным, холодным государем? Однако Лихачев, великолепный знаток истории, подробно разбирающийся во всех тонкостях, убеждает нас. Черты романтической мечтательности, сентиментальности, оказывается, были присущи и жестокому Николаю I. Известна история, как однажды Николай, встретив на мосту бедные дроги с гробом воина-инвалида, вдруг покинул императорскую карету и пешком шел до кладбища. Известны и другие «маниловские причуды» в поведении Николая — он воздвигал романтические строения с сентиментальными названиями, однажды выстроил в парке простую деревенскую избу и «совсем просто» жил там, всем, кто проходил, представлялся «бедным инвалидом» — хотя все, конечно, знали, что это за инвалид.

В книге «Литература — реальность — литература» много пронзительных наблюдений, интересных не только читателям, но и писателям. Анализируя Достоевского, Лихачев пишет о том, что автор всячески избегал банальных ситуаций, предсказуемых мыслей — и всё у него скорее нереально и фантастично, нежели обыденно. А убедить читателя в достоверности происходящего он старается абсолютной точностью, документальностью «декораций» — скрупулезностью описания домов и улиц, называнием конкретно существующих адресов, точным числом шагов, которые прошел Раскольников до места своего преступления, и т. д.