1000 лет радостей и печалей - Ай Вэйвэй

Теперь, когда отношения с США и Европой возобновились, я был в числе первых студентов, которые поехали за рубеж за свой счет.

Получить паспорт было непросто. Сначала требовалось обзавестись разрешением с места работы и отнести его в Бюро общественной безопасности вместе с заявлением, которое рассматривали еще пристальнее, чем мои фальшивые билеты в кино.

Получить паспорт было сложно, но визу — еще сложнее. Только имея визу, можно было пойти в местное отделение полиции, чтобы отменить прописку по месту жительства и удостоверение личности, после чего надлежало вернуться в Управление общественной безопасности и забрать разрешение на выезд — без него нельзя купить билет на самолет за рубеж.

Сотрудник визового отделения американского посольства, высокий афроамериканец, бегло изъяснялся на нормативном китайском. Когда он узнал, что я изучаю анимацию, он сказал, что мне обязательно нужно посетить «Диснейленд». А затем выдал визу.

В 1981 году в Китае было ограниченное количество валюты, и перевести китайские наличные в доллары в Пекине можно было только в одном месте: в центральном отделении Банка Китая в районе Ванфуцзин. Я предъявил паспорт, пояснив, что доллары нужны на оплату автобуса от Нью-Йорка до Филадельфии (Чжоу Линь уже перевелась в Пенсильванский университет). Банковский служащий вытащил карту США, тщательно отмерил расстояние между двумя городами и, исходя из этого, выдал мне 30 долларов наличными. Когда я вышел из банка, то увидел снаружи крестьян с велосипедами, к багажникам которых были привязаны древние фарфоровые вазы, и иностранцев, которые изучали их товары и торговались. Эта сцена запомнилась надолго.

Я никак не мог дождаться момента отъезда. Мать провожала меня в путь 11 февраля 1981 года. Когда мы ехали в аэропорт, я пытался успокоить ее, беззаботно уверяя, что сейчас «еду домой», и обещая, что через десять лет ее сына будут считать вторым Пикассо.

Я ехал в Америку не ради западного образа жизни — скорее, я просто не мог больше выносить жизнь в Пекине. Незадолго до моего отъезда отец с многозначительным видом сказал, что в его времена из тех, кто уезжал учиться за границу, практически никто не оставался там по окончании учебы. «Времена изменились», — сказал я себе.

В последние минуты полета самолет кружил над Нью-Йорком, готовясь к посадке в аэропорту имени Джона Кеннеди. Я смотрел вниз на невероятный бурлящий мегаполис, где, как расплавленная сталь, текли потоки машин, и все, чему меня так усердно многие годы учили на родине, улетучилось, как дым.

Пока я ехал в Филадельфию, начался снегопад, а когда вышел из автобуса, то увидел стоящую в снегу Чжоу Линь. Мы снова были вместе, на другом краю света. Мы жили на втором этаже таунхауса, неподалеку от Пенсильванского университета.

Для начала я планировал подтянуть свой английский, а потом отправиться в Нью-Йорк изучать искусство. По совету Чжоу Линь я принялся ходить по улицам и звонить в двери, не успев даже оправиться от смены часовых поясов. Если кто-то открывал, я со словарем в руках сбивчиво представлялся студентом из Китая и спрашивал, не найдется ли для меня работы. «Я могу делать что угодно», — говорил я. Вскоре мне повезло: одна женщина поспешила к двери и при виде иностранца на пороге на мгновение разинула рот, а потом просияла, как миссис Никсон в момент знакомства с пандами в Пекинском зоопарке.

Работа по уборке дома и заднего двора этой женщины мне отлично подошла, поскольку не требовала навыков общения, а выполнять ее я мог быстро и эффективно. Правда, сложно было разобраться с широким ассортиментом чистящих средств, каждое из которых имело определенное назначение и способ применения. Это была моя первая оплачиваемая работа, и за день я зарабатывал больше, чем получил бы в Пекине за несколько месяцев. Если у хозяйки дома не было мелочи, она просто округляла сумму, и такого рода чаевых мне хватало на целую упаковку мороженого. Закончив работу, я оставлял ключ под ковриком у двери и уходил.

Я записался на уроки английского, где занимались ученики со всех концов света, говорившие на самых разных языках. Нас объединяла жажда новой жизни, но одежда и речь выдавали наши бессистемные попытки культурной адаптации. Однажды утром в начале марта наша высокая стройная преподавательница вошла в класс своей обычной стремительной походкой и произнесла специально медленно, чтобы мы могли разобрать: «В президента Рейгана стреляли». Сначала показалось, будто это какой-то американский прикол, но, действительно, Рейгана пытались застрелить после всего лишь трех месяцев на посту президента. Американское помешательство на огнестрельном оружии расширило мои представления о правосудии: в Китае я рос с убеждением, что ружья имеют только солдаты.

В свободное время я отправлялся в Филадельфийский музей изящных искусств, где было тихо, как в церкви, разве что иногда несколько элегантно одетых дам прохаживались возле экспонатов. Когда мы жили в Синьцзяне, отец хранил подальше от детских глаз альбом с изображениями скульптур Родена, и каждый раз, когда мне удавалось взглянуть на них, мое лицо заливалось краской, а сердце бешено колотилось. Теперь, когда я стоял перед «Поцелуем», белая мраморная плоть любовников была твердой и холодной, без того загадочного сияния, которое когда-то мне виделось в этой скульптуре.

В одной из галерей на деревянном табурете было закреплено велосипедное колесо; две большие стеклянные панели, одна над другой, обе в трещинах и сколах, предлагали зрителю задуматься о связи между «Территорией невесты» сверху и «Машиной холостяков» снизу. Работа Étant donnés («Дано»), которую художник тайно собирал в течение двадцати лет, предлагала заглянуть в дырочку в старой деревянной двери, чтобы увидеть обнаженную женщину, лежащую с раздвинутыми ногами на снопах соломы с маленькой масляной лампой в вытянутой руке (такие лампы мне были хорошо знакомы). Я был настолько поглощен созерцанием этих произведений, что не запомнил имени художника, и пройдет немало времени, прежде чем я пойму, насколько важную роль ему предстоит сыграть в моей жизни.

Вскоре Чжоу Линь перевелась в Беркли, чтобы изучать программирование, и я переехал за ней следом. На западном побережье царила расслабленная атмосфера, солнце настраивало всех на беззаботный лад. На северной границе университетского городка стояло здание бывшего женского студенческого клуба, которое теперь занимало общежитие под названием «Пакс хаус», где проживало порядка двадцати студентов. Я устроился туда уборщиком, и мое жалованье покрывало аренду комнатушки в мансарде. Каждую неделю, помимо мытья посуды, я должен был приносить продукты из супермаркета и класть их в холодильник, который был выше меня. Часто бывало,