Волчье небо. 1944 год - Юлия Яковлева

– Вайсблюм, ты это… подтягивай, – толстенькая Шелехова запыхалась, пела ей в лицо.

– И лежит у меня на ладо-о-о-они…

– О-о-о-о-о, – мычала, не разжимая губ Таня.

– А у Вайсблюм будет рыжий!

– Рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой.

– Незнакомая ваша рука-а-а-а.

– А-а-а-а-а, – мычала Таня.

– После трево-о-о-о-ог…

– Спит горо…

Вальс остановился, как завалившаяся на бок юла.

– Ногу отдавила? – отступила, заглянула Тане в лицо.

– Больно? – обступили ее.

Таня помотала головой:

– Ерунда, – Таня шмыгнула носом. – Нет.

А слезы уже лились. Они вытекали без всяких усилий. Шелехова шагнула, обняла. Демина принялась гладить Таню по волосам.

– Не больно, – опять помотала Таня головой. Закрыла лицо руками.

– Ну елки-палки, – прогудела Иванова. Ее пихнула Кокорина.

Разбойничий свист прорезал осенний воздух. Все обернулись. Соколова вынула изо рта два пальца:

– Кончен бал. Полезайте в машину.

Тем же вечером поезд выехал на фронт.

* * *

– Сара, не души меня, – проскрипел Шурка. Руки потно отлепились от его шеи, поерзали, ослабив хватку. Шурка брыкнул задом. Перехватил ее потуже под коленями. Сара казалась тяжелой, как бегемот.

Елена Петровна тоже устала. Ноги и руки ее были исцарапаны, на лице – красные волдыри.

– Надо только вспомнить… – бормотала. – Ну, сейчас я вспомню, как оно называется… Сорвешь, разотрешь в руке, смажешь им, и всех комаров отпугивает… Как же называется оно… Растение это… Вот-вот вспомню! – все грозила она. Но вспомнить никак не могла.

Сначала Елена Петровна перестала негодовать: «Какое еще дерево? Мы в лесу, тут кругом – деревья. Одни деревья!»

Потом спрашивать: «А дорогу к этому дереву ты знаешь? Как это – не знаешь? В каком смысле – раз идем, значит, придем? Ты хоть как оно выглядит знаешь? Как – нет? Что это за дерево? Сосна? Ель? Дуб? Осина? Береза?»

Потом и бормотать перестала.

Теперь она уже только обмахивалась на ходу веткой, как корова хвостом. Молча.

Всем троим хотелось есть.

– Сара, не души меня, – опять прошипел Шурка.

Потом заныли ноги.

«Топай, топай».

Шурка остановился. Ручей шепотком прокладывал себе дорогу среди отороченных мхом и усыпанных маслянистыми лютиками бережков.

– Привал.

Присел, спустил Сару с закорок. Та съехала, встала ногами в мох. Шурка разогнул усталую спину, расправил ноющие плечи.

Все трое долго и жадно пили холодную воду. Зубы от нее ломило. Живот у Шурки стал твердым.

Елена Петровна утерла губы и тут же плюхнулась задом, привалилась спиной к стволу. Закрыла глаза.

– Не волнуйтесь. Мы сразу поймем, что это оно. Дерево. Когда его увидим, – попробовал подбодрить ее Шурка.

Но и волноваться она перестала тоже. Только бросила на него тупой взгляд, не долетевший и до середины, и принялась скрести и чесать ноги там, где сквозь чулки искусали комары. Сара уже играла в траве: хлопала по ней руками ковшиком. «Кузнечика ловит. Или жука… А жуков вообще едят?» – тут же подсказал желудок. Шурку разобрало раздражение. «Конечно, доехала верхом, как барыня». Ему самому хотелось только лечь, вытянуть ноги и уснуть.

Он поднял голову. Небо было низкое, серое.

Шурка передернул плечами. «Еще только дождя не хватало». Представил себе этот лес – ночью. А их самих – промокшими насквозь.

– Надо поискать еду, – нарочно громко сказал он.

Тишина.

– А потом место, где переночуем.

Но Елена Петровна не открыла глаза, а Сара рванулась, прихлопнула ладонями лютики над невидимым насекомым: занята. Шурка буркнул:

– Ладно.

Ноги взвыли, но Шурка заставил их сложиться, упереться ступнями в землю, распрямиться, снова поднять тело. Поковылять от ручья.

И был вознагражден.

Кустики были полны. Как будто кто-то набирал полную малярную кисть и махал наотмашь: крупные круглые брызги покрывали всё. Повезло. Шурка сглотнул. Не красные, – от кислой горечи брусники у него уже была оскомина. Сизые! Шурка присел. «Надо их позвать», – вяло подумал. Не успел. Черника была сладкая. Шурка работал обеими руками сразу, как узбекская хлопкороб-ударница Мамлакат, про которую давным-давно писала газета «Правда». Протягивал, рвал, совал, протягивал, рвал, совал. Ягоды поднимались в рот, как по конвейеру. Лопались, пачкали пальцы, губы, язык. Стало лучше.

– Эй! – крикнул, наконец. – Долго вас ждать? Обед на столе.

Убедился, что обе недоверчиво, но поспешно двинулись к нему. И опять стал работать обеими руками сразу.

Спать устроились в корнях поваленной сосны. Наломали и натаскали еловых веток. Легли, как ложки в ящике буфета, вложенные одна в одну. Шурка обнимал Сару, его спину облекала мягкая теплота Елены Петровны. Хвоинки мягко покалывали его в такт дыханию. А потом перестали.

– Вжик. Вжик. Вжик, – разбудило утром вместо будильника. Шурка высунулся из-под колючих лап. Голова была тяжелой.

Было чувство, что случилось что-то плохое. Но неизвестно – что.

Он огляделся. «Ну, хорошего-то тоже немного», – успокоил себя. Что случилось? Да вот это вот всё.

Как медведица из берлоги, уже лезла лохматая, мигающая Елена Петровна.

Позавтракали той же ягодной поляной. Шурка стал набивать карманы впрок. Может, если будем есть на ходу, то не так устанем?

Елена Петровна и Сара сидели на корточках, кругло работая локтями. Лица у обеих посветлели, взгляд снова стал ясным. К Елене Петровне вернулась речь:

– Ты чего такой мрачный?

– Просто занят. Пока некоторые эгоистически набивают собственный живот, – не удержался Шурка.

– Только зря подавишь, – жуя полным ртом заметила Елена Петровна. Кивнула подбородком: – В карманах-то.

Язык у нее стал синий, как у китайской собаки породы чау-чау.

– Все – не раздавлю.

Елена Петровна упала назад. Стащила ботинки.

– Отвернись.

Шурка не понял, но отвернулся.

– На, – снова позвала Елена Петровна. Она протягивала ему чулки.

– Они вверху рваные. Но до колен можно набрать прилично.

Белые ноги у нее сразу покрылись пупырышками. Елена Петровна прибила на голени первого жадного комара.

– Сара!

Сара уже прыгала в траве, ловила кого-то ковшиком из ладоней.