Узелок Святогора - Ольга Михайловна Ипатова

вдруг открывшимся перед ними пространством. Там, в том измерении, которое им и вообразить казалось невозможным, серая, увядшая, с печальным усталым взором тетка Вера была, оказывается, одной из первых девчат на селе. Галя взглянула на нее и тут же быстро отвела взгляд. Аня открыла рот, собираясь спросить, что же случилось с Иваном и Миколой, но передумала и принялась за кулеш.

— Господи! — говорила она потом, идя с Галей к старой вербе, возле которой собирались студенты, чтобы охать на уборку в дальнее поле. — У нас чего ни коснись — везде война, война, война! Сорок лет прошло, а она будто вчера была. Пока вы с теткой Верой корову доили, бабка мне вчера рассказала, как их всей семьей расстреливали за партизан…

Дни то распогаживались, то снова все вокруг окутывала холодная серая мгла. Однажды Вера поймала себя на том, что она, впервые за много лет, торопится домой не потому, что там ждет изголодавшаяся Красуля или стонет на печке, грея больное, изношенное тело старая Авгинья… В хате, просторной, всегда аккуратно убранной, с бесчисленными белыми салфеточками и вышивками по стенам, с огромным ковром, когда-то подаренным Вере за ударную работу, теперь было по-настоящему тепло, и Вера скучала, когда Аня и Галя уходили к подружкам на посиделки или отправлялись на танцы в сельский Дом культуры, что был в соседней деревне Межево. Она, подоив корову и поужинав, все сидела возле телевизора, пока не кончались все вечерние передачи, а потом, походив немного по хате и протерев полы, бралась за вышивание.

— Спать бы шла! — ворчала с печки Авгинья. — Чего глаза портишь зря? Вон всю хату вышивками закидала, отдохни!

— Кроены из хаты выжили, теперь вышивка мешает? — беззлобно отзывалась Вера.

— Кому твои кросны нужны? Мужика по всей деревне не найдешь, чтобы их чинить, — возразила Авгинья. — Иди спи, без тебя придут девки!

За долгие годы они научились ладить друг с другом, хотя, начиная свою новую, одинокую послевоенную жизнь с теткой, Вера не раз со страхом думала, что им не ужиться: тетка Авгинья имела характер прямой, неуживчивый, не раз ссорилась с родней. Больше всего от нее доставалось родной сестре, Вериной матери, — незлобивой, спокойной Татьяне.

Вера сидела, склонившись над вышивкой. Давно уже па работала иглой, давно. В последние годы стали хуже видеть глаза, дел как будто прибавилось — может быть, оттого, что не могла Вера с такой легкостью, как прежде, летать по дому, управляться и с мужской, и с женской работой, и в колхозе успевать… Тогда еще совхоза не было, на трудодень давали с гулькин нос, но все равно работала она со страстью, самозабвенно и потому никогда не прятала глаз, всю жизнь смотрела на людей прямо, с гордостью и достоинством. Не было в ее жизни ни одного пятнышка, не было и взлетов больших, так что, когда приехал корреспондент писать о ней как об ударнице, нечего было Вере говорить ему — годы сливались для нее в сплошную вереницу, и только редкие праздники помнились в ней да какие-то небольшие события: то премия, то подарок, то вот болела Красуля или щенилась Алька…

Бабка Авгинья тоже не спала. Она ворочалась, вздыхала. Потом слезла с печи и села напротив:

— Поедешь в район, таблетки мне привези. Оленьи… — Элениум это, тетка.

— Я и говорю — оленьи. Я тогда крепко сплю, ничего не помню.

— Хорошо, привезу. Теперь их без рецепта не выдают, надо попросить у участковой.

— Попрошу, детка. А то плохо мне. Закрою глаза, снова Маню вспоминаю. И Митьку. Свалился он, помню, с крыши, а я вместо того, чтобы пожалеть, лозиной его, лозиной… Как ты думаешь, душа его зло помнит, или ей все равно, что когда-то кляла его?

— Мы сколько говорили с вами, тетка… Спите. Спите, я завтра сама участковую попрошу, чтобы рецепт выписала.

Бабка Авгинья что-то забормотала про себя, потом снова полезла на печку. Лежала, глядя на лампочку выцветшими глазками, что-то пришептывая.

— Хватит бога беспокоить, — заговорила Вера, — хватит себя травить.

— Я себе прощенье выпрашиваю, — отозвалась Авгинья. — Я у них, моих деток, прошу, чтобы забыли зло.

— Если бы вы их не кляли, думаете, живыми бы остались? А маму мою кто проклинал, а полдеревни почему погибло?

— Если бы я их не кляла, то, может, хоть кто в живых бы остался. Ведь были молодые еще, зачем им в партизаны идти? А оно вон как все обернулось…

Вера встала, отбросила шитье.

— Жизнь прошла. Никто не виноват — ни вы, ни я, что судьба нам такая выпала. Не надо мертвых тревожить. И слова свои не вернете…

Бабка Авгинья все ворочалась на печи и вздыхала.

Вера, растревоженная, ходила по хате, стараясь ступать неслышно. Поколебавшись, она подошла к сундуку, откинула тяжелую, кованую его крышку. В сундуке лежали платья ее и матери, одежда братьев и отца. Отдельно, в платочке, лежали вещи, приготовленные Авгиньей для смертного часа — оттуда выглянули твердые, с резиновым ободком тапочки. Но Вера искала другое, рылась осторожно и тихо. И вот наконец достала то, что искала, — кофточку из упругого кремового шелка. Этот плотный, прохладный шелк покупала еще мать.

Вера видела, с какой трепетной нежностью гладила мать тонкую материю, вспоминая, что была в этой кофточке, когда к ней сватался отец. По рукавам и вороту шли мелкие, яркие цветы — их вышивала мать еще в девушках, когда готовила приданое, мечтая о счастье, о суженом…

Потом мать подарила эту кофту ей, Вере. Было это перед самой войной, Вера только начала ходить на вечеринки. Помнится, в субботу заглянула к ним в хату соседка, Елена. Она редко показывалась на людях, и говорили о ней, что знается Елена с недоброй силой. Сторонились люди Елены, однако, если вдруг мор нападал на скотину или болячка выскакивала на теле, шли к ней, просили, чтоб заговорила.

Тяжело опираясь на палку, Елена присела в углу, одобрительно взглянула на Веру:

— Красивая будет девка.

— Красивая — что? Дал бы ей бог счастья! — отозвалась мать.

— Счастья? Какого ты счастья хочешь? — усмехнулась соседка, и черные глаза ее заблестели молодым огнем, а маленькое личико словно разгладилось. — В богатстве жить или коханой быть?

Вера смущенно улыбнулась, покраснела, опустила голову.

— Значит, о хлопце подумала! — не отступала Елена. — Ну что ж, я тебе помогу.

— Какие хлопцы! — заупрямилась мать. — Дите она еще!

— А на вечеринку готовится…

Вера и в самом деле гладила на столе кофту, осторожно водила громоздким утюгом по шелку. Елена взяла в руки материн подарок, потрогала упругую