Бронзовая птица - Анатолий Рыбаков

Впрочем, не всем так казалось.

Зина Круглова отозвала в лес Генку и Славку и с тревогой сказала:

– Ребята, вы заметили, что с Мишей делается?

Генка и Славка поникли головами: они заметили, что делается с Мишей.

– Он задается, строит из себя большого начальника, – сказал Генка.

– У него появились элементы «вождизма», – добавил Славка.

– Но ведь он может оторваться от коллектива! – с ужасом проговорила Зина.

– Очень даже просто, – подтвердил Генка.

– «Вождизм» всегда приводит к отрыву от коллектива, – изрек Славка.

– Надо что-то делать, – в страшном волнении сказала Зина. – Мы не можем допустить, чтобы он на наших глазах погиб для общего дела. Его надо спасти.

Ребята задумались. Спасти, конечно, надо, но как?

– Может быть, поговорить с ним? – предложил Славка. – Объяснить ему, куда он катится.

Генка отрицательно замотал головой:

– Не послушает он тебя. Скажет, что это у него стиль руководства. Нет! Нужны сильные средства. Надо ударить так, чтобы сразу очухался. Тогда подействует.

– Что же ты предлагаешь?

– Поставить вопрос на комсомольском собрании.

– Сразу выносить на собрание? Давайте сначала поговорим с ним. А уж если не исправится, тогда вынесем на собрание…

Так ребята и решили. Но Миша ничего не знал об их разговоре и продолжал вести себя по-прежнему.

Со взрослыми он держался степенно, с сознанием собственного достоинства. Правда, и председатель сельсовета, и крестьяне не знали о его разговоре с секретарем губкома комсомола, но то, что Миша не подчинился приказу Серова, а Серов не настаивал на своем распоряжении, свидетельствовало, что за отрядом стоит какая-то сила и выселить отряд отсюда не так просто.

И в отряде дела шли как нельзя лучше. Происшествий почти никаких. Только вот Сева расхворался самым серьезным образом.

У него болела голова, першило в горле, ему было трудно глотать и даже дышать. Термометр показывал тридцать девять и девять десятых градуса.

Бяшка, известный знаток медицины (его мать служила в амбулатории няней), велел Севе открыть рот, посмотрел и объявил, что у Севы ангина.

– Краснота и вообще все распухло, – сказал Бяшка. – У тебя гланды вырезали?

Сева отрицательно закачал головой.

– Может быть, тебе маленькому вырезали, а ты забыл?

Но Сева категорически отрицал это обстоятельство.

Бяшка снова посмотрел ему в рот и объявил, что миндалины действительно на месте, но сильно распухли и их необходимо удалить.

– В медицине существуют два направления, – сказал Бяшка, – одно за удаление миндалин, другое – за прижигание. Я сторонник первого.

Севу укрыли несколькими одеялами, дали горячего чая с добавочной конфетой и начали думать, что делать дальше.

В таком состоянии везти Севу в Москву опасно. До больницы не дойдет. Лошадь председатель теперь не даст. И Миша решил послать доктору записку с просьбой приехать в лагерь. Ведь ездит он к тяжелобольным. И лошадь в больнице есть.

Доктор приехал на маленьких открытых дрожках. В них была запряжена огромная лошадь, настоящий московский ломовой битюг. Доктор, высокий, толстый, со своей взлохмаченной бородой и в пенсне с перекинутой за ухо черной ниткой, выглядел верхом на дрожках очень смешно. Казалось, что он двигается вслед за битюгом, только держась за вожжи, и зажал между ног крохотные дрожки.

Доктор сказал, что у Севы ангина (Бяшка обвел всех гордым взглядом). Ему надо удалить миндалины (Бяшка с еще большей гордостью посмотрел на всех). Но, добавил доктор, пока Сева не выздоровеет, операцию делать нельзя. Он должен принимать лекарства, и его необходимо перевести из палатки в дом.

– В какой же дом его положить? – недоумевал Миша. – Его дом в Москве.

– Неужели никто из крестьян не согласится подержать его у себя несколько дней? – сказал доктор. – Впрочем… Почему бы не положить его в барском доме? До сих пор, кажется, пустует.

– Разве она позволит? – возразил Миша.

– Кто – она?

– Ну, хозяйка, экономка…

– Гм! – Доктор нахмурился. – Идем со мной…

Когда они шли по аллее, Миша посмотрел на окна мезонина. Ставни за бронзовой птицей были открыты. Значит, «графиня» дома. Но сам дом, как всегда, казался необитаемым.

По тому, как доктор уверенно шел по аллее и решительно поднялся на ступеньки веранды, было видно, что он хорошо знает и дом, и усадьбу. Но Миша был убежден, что из этой затеи ничего не выйдет. Старуха предъявит охранную грамоту, и дело с концом! Предстоящая встреча с «графиней» интересовала Мишу. Ему казалось невероятным, что сейчас вот они откроют дверь таинственного дома и войдут в него.

Только поднялись они на веранду, как дверь открылась и появилась старуха. Она поджидала их в своей обычной позе, закрыв глаза, высоко подняв голову, отчего ее длинный крючковатый нос казался еще длиннее.

Потом она открыла глаза. Миша знал, что она сейчас спросит: «Что вам угодно?»

«Графиня» действительно открыла рот и проговорила: «Что…» Но в это мгновение она посмотрела на доктора и сразу, смешавшись, замолчала. В глазах ее мелькнуло смятение. Не договорив фразы, она снова закрыла глаза. Некоторое время все стояли молча, потом доктор сказал:

– Софья Павловна, у этих молодых путешественников заболел мальчик. Ангиной. Лежать ему в палатке нельзя. Прошу приютить его дня на три-четыре…

– А больница? – спросила старуха после некоторого молчания, по-прежнему не открывая глаз.

– Больница на ремонте.

– Кто же за ним будет ухаживать? – спросила старуха.

И Миша удивился тому, что она произносит самые обыкновенные человеческие слова и что ее зовут просто Софья Павловна.

– Кто-нибудь из них, – доктор кивнул на Мишу. – Я тоже буду наведываться.

Старуха помолчала, потом опять закрыла глаза.

– Вы считаете возможным являться в этот дом?

– Я исполняю свой долг, – спокойно ответил доктор.

– Хорошо, – после некоторого молчания проговорила старуха. – Когда привезут мальчика?

– Сейчас привезут.

– В людской ему будет приготовлено место. Но прошу никуда, кроме людской, не ходить.

– Ваше право, – ответил доктор.

Старуха повернулась и исчезла в доме.

Севу на носилках принесли к помещичьему дому. Дверь в людскую была открыта. Это означало разрешение войти. Ребята вошли.