Старомодная манера ухаживать - Михайло Пантич

Деяна же — неутомимый исследователь. Она тот, кто идет по миру, отыскивая смысл и тут же даря его другим, можно сказать, что она раздает смыслы, себе не оставляя ничего, кроме самой себя. В основном так было до сегодняшнего дня, когда Деяна после бог знает скольких лет, пережила опосредованно, без прямого контакта, прежде хорошо ей знакомую декомпозицию. Она давно не ощущала ничего подобного, ни с кем. Она научилась узнавать ее приближение, переживать ее и провожать с благодарностью. И вот опять, словно в молодые годы, с ней случилось это, и вот она в полном смятении и растерянности, вплоть до полной потери себя самой, до остановки дыхания. Она даже думает, что сейчас, в этот момент, может остановиться ее жизнь…

Что же, в сущности, произошло? Я думаю, она пыталась разобраться в этом, но ничего не получилось. Все, что случилось с ней, было больше ее. В ней неудержимо росло чувство глубочайшего беспокойства, которое заставляет нас воспринимать собственную утробу как отражение вечности. Несобранность мыслей угрожала превратиться в легкое безумие или же, замедляясь, обернуться неподвижностью. Что-то судьбоносное было в этом событии. Мир внутри нее вдруг стал бледнеть и исчезать. Ее подавляло осознание того, что возврата в него нет.

В свои роли — а их было много — она втягивалась помимо собственной воли, с усилием, но даже когда ей это удавалось, приступы распада мощно разрывали ее на составные части, и спасало ее в некоторой степени только страстное желание побыть наедине с Вуком. Ей казалось, что хватило бы одного его знака, слова, жеста или звука, чтобы она успокоилась и пришла в себя. Но этого не случилось. Вук двигался по какой-то своей орбите, в «кровожадном забвении» (именно так она выразилась), гоняясь за непрерывными подтверждениями и вознаграждениями, которые он заслуженно и с удовольствием принимал. Но что происходило с Деяной? Она пыталась докричаться до него и пережила крах после того, как он оттолкнул ее. Как оказалось позже, нечаянно, но в то мгновение это не имело значения, процесс декомпозиции уже начался.

И вот теперь бездействие никак не может залатать то место, где остается Деяна, униженная той откровенностью и ясностью переживаний, которые Вук так легко и безболезненно доставлял ей, а она отдавалась ему, растворяясь в нем до самозабвения. Она знала, что все, что ей говорит Вук — правда, и эта правда, которой она внимала, одновременно и возвышала ее, и заставляла страдать.

И вдруг его не стало. Потерялся. Исчез. Рвался, как она предполагала, к какой-то воображаемой цели, о которой сам толком не знал ничего, но она чувствовала, что на этом пути ей места нет. Нет, это не побег, это его открытие в себе нового пространства. Стыд сделал свое дело. Осознание того, что он не остался с ней еще хоть на мгновение, на это идиотское последнее мгновение, повергло ее в смятение, в котором нет ни одного доброго слова. Беспокойство не прекращалось, страсти возникали и росли в едином устремлении к так и не состоявшемуся галлюциногенному воссоединению, но Вука попросту не было поблизости. Он ушел далеко вперед.

И тогда она подумала, что таким, возможно, должен быть опыт смерти.

Не мы уходим из мира, это мир уходит от нас, попыталась я объяснить ей позицию, в которой она оказалась, и в результате мы остаемся в пустоте, нигде, в неузнавании, в постоянном уничижении слов. Деяна хотела, чтобы они вместе с Вуком снизошли с высот, которых они вместе достигли. А он, как ей показалось, отказался. И она должна была пасть. Нет, не пасть, это не то слово — должна была рухнуть во тьму. И в этом падении у нее появилось сильное ощущение того, что нет нужды существовать. Ничто не помогало избавиться от этого чувства. Исчезновение Вука пробудило в ней некое ранее непознанное, глубоко запрятанное, почти наследственное страдание и страх. И никаким иным чувствам более не было места, Деяна не ощущала себя ни в чем ином. Она свела самое себя к единственному чувству, за что и была наказана сильной душевной болью. Никто, ни боги, ни уж тем более люди, не смеют сводить все к чему-то одному, так сказала она, и мне не оставалось ничего другого, как только согласиться с ней.

Вук все это время безоглядно и нервно блуждал по миру, пересекая границы в себе и вокруг себя, мотался непонятно где, не понимая, зачем и что именно ищет, и чем дольше продолжал он вершить Сизифов труд, тем меньше понимал, что, собственно, происходит и почему ему надо менять направление движения или останавливаться. Деяна утомляла его, слишком много энергии тратилось с обеих сторон, и он уже подумывал о том, чтобы разорвать отношения. К чему ему это, когда вокруг и так всего полно. Он стал подобен монаху, научившись жить в окружающем его изобилии. И только иногда в своих метаниях, он чувствовал волнение, происхождение и имя которого он не знал. Обычно это случалось на заре. Он начинал дрожать и затем думать о Деяне, ужас незавершенности их романа холодил душу и ослаблял мысль. Утренняя оглядка на все еще продолжающиеся отношения вошла у него в привычку. Обжегшись на прежнем опыте, он не желал быть единственным, всегда под рукой, когда ей потребуется. Все это обычные женские капризы и жеманство, ошибочно и поверхностно полагал Вук — и не потому, что был неинтеллигентен, а исключительно для того, чтобы впасть в новое раздражение.

Откровенно говоря, Деяна была нужна ему совсем не так, как он Деяне. Точнее говоря, ему она была необходима из эгоистических побуждений. Мысль о ней он воспринимал как сигнал, предупреждавший о том, что он ушел слишком далеко от себя самого. Она была для него напоминанием особого свойства, в такие мгновения он видел ее всюду, в окнах, на поверхности воды, в витринах… У этих сигналов было ее лицо, ее образ. Настоящая Деяна была ему не так важна, скорее всего, она была лишь тенью, напоминавшей ему о самом себе, к тому же быстро тающей.

Деяна знала об этом. Но все-таки по причине, которая неожиданно открылась ей — а речь шла о необходимости возвращения души, возвращения туда, где нет границ, — она забыла про это и оставила все как есть.

За всякое откровение перед вечностью надо платить, к такому выводу пришли мы обе.

Она слишком рано отреклась от сознания, сказала я ей, полагая, что с Вуком достигнет той точки, к которой мы стремимся, а это — встреча с Богом. Между тем, Бога никто не видел, мы живем слишком низко. Вук интуитивно усмотрел эту опасность, ощутил мощь, которой он не в состоянии достичь, и вновь изменил направление собственного движения. Он продолжал искать, не зная, что именно. Во всяком случае, это не так болезненно: он ищет, не желая найти, — но она страдает.

Мой анализ подразумевает описание интерактивного опыта и разъяснение того, что стыд, боль, вина, злость и чувство неудовлетворенности — это естественное следствие слишком раннего прекращения какого-либо контакта, когда с одной стороны наблюдается полный разрыв, а с другой — отступление, вызванное не отсутствием любви, но боязнью того, что тем самым прекратится развитие внутренней сущности.

Я прочитала работу, шевеля губами, представляя, как зачитаю ее вслух. Хм, неплохо, подумала я и распечатала текст. Похоже, удастся нормально его изложить, если в аудитории окажутся слушатели. Приняла душ, надела лучший костюм, сделала легкий макияж и заказала такси.