Война Кортни - Уилбур Смит

быть очень жестким, - согласилась Маргарет, - но он жесток к себе. И ты даже не представляешь, сколько времени он тратит на то, чтобы поддерживать бизнес на Бейкер-стрит.”

- Неужели? Я думала, Черчилль нас любит. Разве он не говорил, что мы должны "поджечь Европу"?”

- Премьер-министр-наш сторонник, но ему целыми днями в ухо лезут разные люди, требуя, чтобы он от нас избавился.”

Шафран кивнула. “Ну, я знаю, что парни из Военного министерства нас не любят. Они думают, что мы играем нечестно.”

“Да, но они не самые худшие. Настоящая проблема-это С...”

“Ах . . . ублюдки с Бродвея, - сказала Шафран. Как и предсказывал Эймис, она провела на Бейкер-стрит достаточно времени, чтобы привыкнуть к бесконечной метели инициалов. Но "С" был, пожалуй, самым загадочным из всех. В нем говорилось о секретной разведывательной службе, или СИС, которая была более известна всему миру как МИ-6. Для тех, кто занимался шпионажем и саботажем, однако, он был известен как C, потому что это был инициал, которым его босс подписывал все свои письма и записки. А его офисы располагались на улице под названием Бродвей, недалеко от здания парламента.

“Итак, - продолжала она, - почему эти ублюдки хотят от нас избавиться? Разве мы все не на одной стороне?”

Маргарет рассмеялась. “Я уже давно потеряла всякую надежду на это! Они ведут себя как школьники. Что касается их, то они участвовали в шпионской игре до нас, и они не понимают, почему мы должны позволить испортить им удовольствие.”

“Разве мы не делаем что-то другое?- Спросила Шафран. “Мы посылаем своих агентов, чтобы они помогали группам сопротивления и совершали акты саботажа. Это другой способ борьбы, на полпути между шпионами и обычными солдатами.”

“Не могу не согласиться. Но за ними стоит вся мощь Министерства иностранных дел, и они упорно работают, чтобы убедить премьер-министра, что он тратит на нас ресурсы, и мы никогда ни к чему не придем. Это одна из причин, по которой бригадир хочет убедиться, что все наши операции идут хорошо. Он не может позволить себе оплошность.”

Маргарет помолчала. Что-то ее беспокоило.

“Хотите еще кофе?- Спросила Шафран.

Маргарет кивнула. “Спасибо.”

Шафран позволила подруге отхлебнуть немного напитка, а затем спросила: Я вижу, у тебя что-то на уме. Я могу что-нибудь сделать, чтобы помочь?”

- Это ужасно мило с твоей стороны, но нет . . . никто из нас ничего не может сделать.”

Иногда самая эффективная форма допроса - это ничего не говорить. Был прекрасный день, достаточно теплый, чтобы окна были полуоткрыты, и Шафран пила кофе, наслаждаясь светом осеннего солнца, льющимся в ее гостиную. Она прислушивалась к шуму проезжающих мимо машин, к голосам проходящих мимо детей. Ей показалось, что она чувствует какой-то запах в воздухе, восхитительный, дымный аромат. Когда она подошла к окну и выглянула на улицу, на углу Чешем-сквер стоял первый в этом году продавец жареных каштанов.

- Если я скажу тебе что-то такое, чего не должна говорить, обещаешь ли ты мне, клянусь честью, не говорить об этом ни одной живой душе?”

“Конечно . . . но не думай, что тебе нужно что-то говорить. Нет, если тебе будет стыдно это говорить.”

Маргарет вздохнула. - Я уже несколько недель ношу его на шее, как груз.”

“Что же это?- Спросила Шафран.

“Мне кажется, что-то здесь не так . . я имею в виду, в поле. Не могу сказать, где именно . . .”

“Конечно, нет, я понимаю.”

“Но . . . хорошо. . . в одной конкретной стране может возникнуть серьезная проблема. Это именно то, на что надеялся Си.”

- Чтобы помочь им получить то, что они хотят, ты имеешь в виду?”

“Да. Если все так плохо, как кажется, это может стать концом для всех нас. Они закроют Бейкер-стрит навсегда.”

***

Это было в начале ноября, на третьем месяце Сталинградской кампании, и город превратился в ад бомб, снарядов и воющих ракет "Катюша"; в ад пламени и удушливого дыма; в мясорубку человеческого мяса. Сотни тысяч людей были брошены в бой, новые трупы лежали на гниющих останках старых, но русские все еще цеплялись за последний клочок города на Западном берегу Волги. До тех пор, пока они удерживали его, их можно было снабжать и усиливать с дальнего берега, с Востока, который все еще находился в советских руках. Красная Армия могла продолжать подпитывать печь пулями, снарядами и людьми, и бойня должна была продолжаться.

На истребительных эскадрильях сказывалось истощение сил. С каждым днем истребители Герхарда, казалось, сталкивались с все большим количеством советских самолетов, и их количество становилось все больше. Эскадрилья Герхарда сократилась вдвое—с двенадцати пилотов до шести (молодой Отто Браун, как и многие другие, давно уже был сбит с неба), и часто не хватало ни рабочих самолетов, ни топлива, чтобы поднять их в воздух.

Герхард провел утро в ангаре в питомнике, аэродроме в двадцати километрах к западу от Сталинграда, который был его базой с середины сентября, изучая каждый миллиметр уцелевших "Мессершмиттов" эскадрильи с двумя старшими наземными экипажами. Практически нулевая видимость, вызванная густым морозным туманом, удерживала немецкие и русские самолеты на земле с самого рассвета. Но в тот же день была возможность начать боевые действия, поэтому он хотел убедиться, что часть его самолетов готова к вылету.

Закончив работу, он направился в офицерскую столовую. Фюрер произносил речь, которую передавали по радио, и горе солдату, который не слушал ее. У Герхарда не было другого выбора, кроме как принять бред человека, которого он теперь считал маньяком-убийцей, но будь он проклят, если собирается пройти через это испытание без помощи большой выпивки.

Когда он шел по летному полю, туман рассеялся, но даже в десяти метрах от его лица ничего нельзя было разглядеть. Внезапно из мрака появилась еще одна фигура, армейский офицер, закутанный в шинель, с опущенной головой, по-видимому, не обращая внимания на окружающее.

- Берегись! - Крикнул Герхард.

Солдат остановился на расстоянии вытянутой руки от Герхарда. Его шинель была грязной и рваной, как лохмотья нищего, но на плечах красовались нашивки майора того же ранга, что и Герхард. Он поднял голову, обнажив меловую кожу и впалые, покрасневшие, полумертвые глаза, которыми теперь обладал каждый встреченный Герхардом немецкий