Фатальная ошибка - Джон Катценбах

Я кивнул и хотел было продолжить разговор, но он отмахнулся от меня уже знакомым мне жестом.

— Вам не следует забывать еще одну вещь, — произнес он, поколебавшись. — Майкл О’Коннел был… — он глубоко вздохнул, — непреклонен и безжалостен.

Впервые за всю свою не такую уж долгую жизнь Эшли почувствовала, что ее мир стал не только невероятно маленьким, но и предельно скудным и в нем просто не осталось уголка, где можно было бы свободно вздохнуть и собраться с мыслями.

Продолжались мелкие неприятности, свидетельствовавшие о том, что за ней наблюдают. Телефон превратился в затаившегося врага, молчащего или тяжело дышащего. Компьютеру она больше не доверяла и даже не заглядывала в почту, потому что было неизвестно, кто послал то или иное сообщение.

Она сказала домовладельцу, что потеряла ключи от своей квартиры, и он прислал слесаря, который поставил новый замок, хотя она и сомневалась, что это что-нибудь даст. Слесарь сказал, что смена замка может стать препятствием для многих, но только не для человека, который знает толк в таких вещах. О’Коннел, скорее всего, относился к людям, знающим толк в таких вещах.

Некоторые из ее сотрудников в музее стали жаловаться, что они получают странные анонимные звонки и ошеломляющие письма по электронной почте, в которых говорится, что Эшли строит козни у них за спиной и порочит их перед начальством. Эшли уверяла их, что это выдумки, но чувствовала, что ей не очень-то верят.

Совершенно неожиданно как-то утром сотрудник-гей обвинил ее в том, что она тайный гомофоб. Обвинение было настолько нелепым, что ошарашенная Эшли даже не нашлась что ответить. День или два спустя чернокожая сотрудница отказалась пойти обедать вместе с ней и бросила на Эшли гневный взгляд. Когда Эшли попыталась выяснить, в чем дело, та с пафосом объявила:

— Нам с тобой не о чем говорить. Оставь меня в покое.

После вечерних занятий по творчеству современных европейских импрессионистов преподаватель пригласила Эшли в свой кабинет и предупредила, что ей грозит отчисление, если она не начнет посещать занятия.

Эшли смотрела на преподавательницу как громом пораженная. Та, отвернувшись, рылась в груде бумаг, слайдов и больших художественных альбомов в глянцевых обложках. У Эшли все поплыло перед глазами, она стала искать, на чем бы остановить свой взгляд и прекратить это кружение.

— Это какая-то ошибка, — возразила она. — Я была на всех занятиях. В списках посещаемости, в самой середине, стоит моя роспись.

— Пожалуйста, не лгите мне, — оборвала ее преподавательница.

— Но я не лгу!

— Один из ассистентов собирает списки и относит их в канцелярию, — холодно произнесла преподавательница. — Было прочитано более двадцати лекций с демонстрацией слайдов, и ваше имя встречается только в двух списках, причем один из них сегодняшний.

— Я посещала их все! — умоляла Эшли. — Ничего не понимаю! Давайте я покажу вам свои конспекты.

— Конспекты за вас мог сделать кто-то другой. Или же вы могли попросту у кого-нибудь списать.

— Но я сидела на лекциях, честное слово! Это какая-то ошибка.

— Ну да, ошибка, как же! Виноват колледж, — саркастически парировала преподавательница.

— Профессор, я подозреваю, что кто-то нарочно вычеркнул мое имя из списков посещаемости.

Преподавательница заколебалась, затем покачала головой:

— Никогда не слышала ни о чем подобном. Кому и зачем это могло понадобиться?

— Это мог сделать мой поклонник, получивший отставку, — сказала Эшли.

— Но зачем, с какой целью?

— Он хочет, чтобы я уступила ему.

Преподавательница опять заколебалась:

— Хм… И вы можете доказать это?

— Я не знаю как, — вздохнула Эшли.

— Но вы же понимаете, что я не могу поверить вашему голословному утверждению?

Эшли хотела ответить, но преподавательница прервала ее, протестующе подняв руку:

— Я всех предупреждала на самой первой лекции, что посещение занятий является обязательным. Я не бездушный монстр, мисс Фримен. Я понимаю, что можно пропустить одну-две лекции. Всякое бывает. Но вы обязаны ходить на занятия и знать материал. Я не думаю, что вы сможете сдать материал этого курса. И я не склонна…

— Проверьте меня. Дайте мне какую-нибудь контрольную работу, чтобы я могла доказать, что усвоила материал всех лекций.

— Я не составляю специальных проверочных работ для ленивых и не желающих учиться студентов, мисс Фримен! — бросила преподавательница. — Иначе мне придется тратить все время на тех, кто сидит на этом месте, как и вы, выдумывая всякие небылицы вроде собаки, съевшей домашнюю работу, или внезапно умершей бабушки. Смертность бабушек, кстати, принимает в последнее время удручающие масштабы. Иногда они даже умирают дважды. Так что давайте не будем торговаться, мисс Фримен. Начните посещать занятия и постарайтесь сдать экзамен, — правда, сомневаюсь, что у вас это получится. Пока что никому из прогульщиков это не удавалось. Но, как знать, вдруг мы сможем зачесть вам материал? А может быть, вам лучше заняться чем-то другим? Может быть, искусство и научная работа — это не ваше призвание?

— Искусство всегда было для меня…

Преподавательница опять подняла руку, пресекая возражения Эшли:

— Ну что ж, возможно, я и ошибаюсь. Как бы то ни было, удачи вам, мисс Фримен. Вам она очень понадобится.

«Удача тут абсолютно ни при чем», — подумала Эшли.

Она вышла в пустой коридор, по которому разносилось гулкое эхо ее шагов. Где-то на лестнице или, может быть, на нижнем этаже послышался смех, но какой-то бестелесный, призрачный. Эшли застыла на месте. Он был здесь и следил за ней, как тень, которую она не могла увидеть. Девушка прислушалась, не раздастся ли какой-нибудь шорох или шепот, выдающий его присутствие, но все было тихо.

Глаза ее наполнились слезами. Она не сомневалась, что это О’Коннел ухитрился каким-то образом стереть ее имя в списках посещаемости. Тяжело дыша, она прислонилась к стене. Часы, что она провела в аудитории, ее усилия, записи, знания, ее умение воспринимать краски, форму, стиль, красоту произведений искусства — все было поставлено под сомнение. Словно все это происходило в какой-то другой вселенной, где другая Эшли, существующая в ее воображении, постепенно двигалась к намеченной ею цели.

«Он хочет, чтобы я исчезла».

К ее отчаянию примешался гнев. Она выпрямилась и отошла от стены.

«Этому надо положить конец».

Скотт сидел совершенно неподвижно, словно то, что он прочитал, пригвоздило его к месту. У него было ощущение, что внутри все износилось и вот-вот развалится. Строчки на странице, которую он держал перед собой, дрожали, как воздух над перегретым асфальтом; он чувствовал, как зарождающаяся паника сдавливает грудь.