Грозовые Птицы - Сергей Котов

— Что с Алиной? — рискнул спросить я.

— Ты же видел, — притворно удивился снайпер, — она погибла при твоём задержании.

— Зачем она это сделала?

Враг посмотрел на меня. Нахмурился. Потом усмехнулся.

— А вроде в самом начале ты произвёл впечатление умного сукина сына. Что, правда не понимаешь?

— Если ты такой умный — то мог бы и предвидеть развитие событий, — огрызнулся я.

— Впрочем, не важно, — сказал мой тюремщик, всё так же на английском; убедившись, что я владею этим языком, он с явным облегчением предпочитал не пользоваться русским, — ты говорил о сотрудничестве. Поэтому надеюсь на твоё благоразумие. Сейчас тебе покажут на экране несколько изображений. Старайся смотреть на них прямо, не отводить глаза и моргать пореже. Если всё пойдёт хорошо — мы не будем использовать распорки для век и фиксаторы. Это понятно?

Вместо ответа я молча кивнул.

Снайпер отошёл куда-то за спину. Свет в помещении померк. Моя кушетка ещё сильнее приподнялась, так что я теперь полулежал под углом сорок пять градусов к полу. Потом она повернулась к свободной стене, на которую опустился экран. Загудела невидимая аппаратура.

Первые несколько секунд экран оставался пустым. Потом появилось изображение из проектора, который светил откуда-то за моей спины.

Чей-то портрет. Мужчина средних лет, в пехотной форме вражеской стороны. Он смотрел в объектив с лёгкой, презрительной усмешкой. Через несколько секунд изображение сменилось. Ещё один мужчина. Или, скорее, парень. По крайней мере, по обычным, земным меркам. На вид лет двадцать — но при этом генеральские погоны.

— Это что, знакомство с частью? — попытался пошутить я, но ответа не последовало.

Портрет продолжал сменяться портретом.

Когда появилось фото Михалыча, я не успел отреагировать. Не смог сдержать рефлексы. «Так вот зачем датчики на теле. И одежда — чтобы не думал о них. Идиот!» — обругал я себя. Это и был полиграф. Точнее, его разновидность. Меня тестировали на социальные связи. Определяли знакомых людей… нашли Михалыча — впрочем, тут можно выкрутиться. Они наверняка узнают о предыдущей вылазке. Можно дать понять, что это я его зарезал тогда…

Опять череда незнакомцев.

А потом — я опять не успел. Не смог. Очень уж неожиданной была встреча.

Парень, девятнадцати лет. Широкая белозубая улыбка. Форма нашей стороны. Я его и запомнил по этой улыбке; она появилась на его лице за секунду до смерти, когда он уже понимал, что не успевает, и всё кончено. Когда он чувствовал, что мой палец не дрогнет на спусковом крючке. Двадцать второй год, мы берём в плен большую группу в промзоне. Они думали, что заманили нас в ловушку.

Я целился в голову. Но потом почему-то выстрелил в грудь, в сердце — на нём не было броника. До сих пор не знаю, что мной двигало — нежелание уродовать мимолётную красоту на вражеском лице, или жажда посмотреть, как эта непокорная улыбка медленно гаснет, холодеет, умирает…

Он был первым, кого я убил вот так, лицом к лицу. Я не мог его не запомнить.

Снова череда незнакомых лиц. Десятки. Потом сотни. Редкие вкрапления тех, кого я знал. Сослуживцы. Товарищи. Враги.

Их было не так много. Человек пять на несколько сотен портретов.

Когда я уже был готов сдаться — закрыть глаза и просить о передышке, свет вдруг снова стал ярким.

— Хватит, пожалуй, — сказал снайпер, снова появившись в поле зрения, — информации более, чем достаточно. Ты ведь не будешь отрицать, что кое-кто из этих людей тебе знаком?

— Не буду, — сказал я, и тут же добавил, пользуясь приёмом, чтобы перехватить инициативу: — как тебя зовут?

На секунду снайпер растерялся.

— Хоть буду знать, когда увижу тебя в такой же коллекции. Вместо того, чтобы назвать тебя «мужик, который привязал меня и показывал картинки», по имени вспоминать буду.

После секундной паузы снайпер рассмеялся.

— А неплохо! — констатировал он, успокаиваясь, — даже странно, что ты на той стороне. Обычно у ваших с чувством юмора так себе. Я Тревор.

— Приятно, — кивнул я.

— Руку жать тебе не буду, — ответил Тревор, — у меня не было времени проверять тебя на вшитые иголки с ядом и другие секретики. Как тебя звать я уже знаю.

Про себя я отметил это «у меня». То есть, не «у нас». Значит ли это что-то? Скоро выясним.

— Пока отдыхай, — продолжал Тревор, — как выясню, что нужно, мы снова встретимся.

С этими словами он вышел из помещения через единственную деревянную дверь.

Какое-то время я был один. Потом дверь снова распахнулась, впуская двух солдат в чёрных балаклавах. Они молча опустили меня в горизонтальное положение и покатили в коридор, тускло освещённый жёлтыми лампочками в матовых плафонах. «Как будто на операцию», — некстати подумал я и поёжился.

Коридор отказался довольно коротким. Меня завезли в ещё одно помещение, где не было ничего, кроме узкой, но довольно мягкой на вид кровати и белых стен.

— Только без глупостей, — предупредил один из сопровождающих, склонившись над ремнями, которые меня удерживали.

— Никаких глупостей, — согласился я ровным голосом.

Отстегнув меня, охранник мгновенно метнулся к двери. Его подстраховывал напарник. Дверь захлопнулась. С внутренней стороны она была обшита листом совершенно гладкого металла. Ни намёка на ручки, замки или даже петли.

Тюрьма она и есть тюрьма. Правда, тут довольно комфортабельно. Хоть за это спасибо.

Окон здесь, конечно, не было. Свет давала единственная лампочка под потолком — такая же тусклая и жёлтая, как в коридоре. Ещё здесь было очень тихо.

Я вздохнул, слез с кушетки и улёгся на кровати, разминая затёкшие запястья. Спать не хотелось. Провалявшись пару минут, я встал и разделся до трусов. Попутно обнаружил, что моя грудная клетка, позвоночник и половые органы действительно были облеплены датчиками. «Последнее то зачем?» — недовольно подумал я, хотя этот странный факт тоже имел логичное объяснение. Если уж отслеживать физиологические реакции — то все, полностью. А вдруг им бы посчастливилось найти неудержимую страсть моей жизни?

Я хмыкнул, отлепляя электроды. «Блин, могли бы хотя бы побрить сначала…» — досадовал я, отковыривая липкие пластины от груди. Это было довольно неприятно.

Я прошёлся по камере. Пять шагов на три. Не густо. Интересно, как долго меня тут продержат? Вопрос не праздный — я не то, чтобы очень хорошо переношу изоляцию. Не зря ведь считается, что заключение в одиночке — один из самых изощрённых видов пыток. Правда, это работает только тогда, когда у мучителей очень, очень много времени.

Я принял упор лёжа, положив ноги на кровать, чтобы усилие было более значительным. Отжимался. Десять подходов по пятьдесят раз — пока грудные и плечи не заныли невыносимо. Сделал небольшой перерыв. Потом начал отжимания в стойке на руках. Это далось сложнее; пару раз я даже чуть позорно не свалился, потеряв равновесие.