Музыка под занавес - Иэн Рэнкин

Он не договорил.

— Ну, давайте, давайте.

— Мне показалось, что вы… Только не подумайте, будто я пытаюсь вас критиковать, и все же… Все же вы как будто немножко очарованы инспектором Ребусом.

— Так «немножко» или все-таки «очарована»?

— Думаю, вы понимаете, что я хотел сказать. Инспектор, конечно, очень опытен, он многое повидал и пользуется заслуженным уважением, поэтому, когда интуиция что-то ему подсказывает, вы воспринимаете это как непреложную истину. А на догадках, путь даже гениальных, далеко не уедешь.

— В некоторых случаях без интуиции не обойтись, да и догадки, как вы сами понимаете, возникают не на пустом месте. Достаточно бросить в воду камень, чтобы по поверхности побежали волны.

— Но ведь на самом деле не так. Не должно быть так! — Он придвинулся ближе к столу, готовясь отстаивать свою точку зрения. — Я вижу расследование как линейный процесс. Человек совершает преступление, и задача уголовного розыска его найти. В подавляющем большинстве случаев либо преступник является с повинной, либо находится свидетель, который может дать его описание. Кроме того, большинство правонарушителей уже известны полиции, и их легко вычислить по отпечаткам пальцев, по ДНК… — Он сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. — А у меня… у меня сложилось впечатление, что инспектор Ребус терпеть не может такие дела — дела, где мотив ясен с самого начала, а преступника можно легко найти по оставленным им следам.

— Вы совсем не знаете Джона, — упрекнула его Шивон.

Гудир покраснел, почувствовав, что зашел слишком далеко.

— Я только хотел сказать, что инспектор больше любит дела, которые бросают вызов его опыту и уму, но… но…

— Но часто излишне все усложняет? — закончила Шивон.

— Я не это имел в виду. Просто вам, его коллегам, необходим непредвзятый подход.

— Спасибо за совет. Мы учтем ваши пожелания.

Ледяной тон Шивон смутил Гудира, и, опустив голову, он смотрел на свою пустую чашку, пока в зале не появилась Меган Макфарлейн. Заметив детективов, она энергичной походкой направилась в их сторону. В руках у нее было не меньше десятка папок, которые она с грохотом швырнула на край стола. Родди Лидл, следовавший за ней, как рыба-лоцман — за акулой, отошел к буфету, чтобы заказать кофе.

— Ф-фу, вот писанины-то сколько! — пожаловалась Макфарлейн и вопросительно взглянула на Гудира. Шивон представила новобранца.

— Я ваш твердый сторонник, — заверил Гудир члена парламента. — Меня восхищает ваша позиция по вопросу о развитии трамвайного сообщения.

— У вас, случайно, нет нескольких тысяч друзей, которые думали бы так же, как вы? — пошутила Макфарлейн и, упав на стул, устремила взгляд вверх.

— А еще мне всегда импонировала идея независимости Шотландии, — продолжал Гудир, воодушевляясь.

Макфарлейн снова посмотрела на него, потом повернулась к Шивон.

— Этот молодой человек нравится мне куда больше вашего старшего коллеги, — заметила она.

— Инспектор Ребус просил извиниться, — сказала Шивон. — Сегодня вечером он занят в другом месте и не смог прийти на нашу встречу, но это он обратил внимание, что вы участвовали в передаче «Время вопросов» вместе с Федоровым. Почему вы не упомянули об этом во время нашей первой беседы?

— Вы хотели спросить меня только об этом? — раздраженно осведомилась Макфарлейн. — Я-то думала, что вы уже кого-то арестовали!

— Это был единственный раз, когда вы встречались с Федоровым? — не отступала Шивон.

— Да.

— Значит, вы познакомились в студии?

— В Круглой башне, — поправила Макфарлейн. — Мы все должны были собраться там примерно за час до начала записи.

— Мне казалось, что передача идет вживую, — вставил Гудир.

— Не совсем, — ответила Макфарлейн. — Кстати, Джим Бейквелл, министр от лейбористов, счел нужным задержаться — начальство у нас всегда задерживается, а телевизионщикам это не понравилось. В результате он получил с гулькин нос эфирного времени, хотя рассчитывал, наверное, произнести целую речь…

Она улыбнулась и милостиво кивнула Лидлу, который принес черный кофе для нее и чашечку эспрессо для себя. Придвинув стул, секретарь опустился на него и обменялся рукопожатием с Гудиром.

— Боюсь, теперь по парламенту поползут слухи, Родди, — сказала Макфарлейн, высыпая в кофе первый пакетик сахара. — Мол, ко мне зачем-то приходил полицейский. Недоброжелатели могут даже организовать запрос, не нарушила ли я правила движения…

— Это весьма вероятно, — согласился Лидл и поднес чашку к губам.

— Вы говорили о Федорове, — напомнила Шивон.

— Полиция хочет расспросить меня о телевизионной передаче, в которой я участвовала, — пояснила Макфарлейн своему секретарю. — Они, вероятно, решили, что я что-то скрываю.

— Просто нам стало любопытно, почему вы умолчали об этом эпизоде, — продолжала гнуть свою линию Шивон.

— А скажите, сержант, разве остальные политики, которые были на сцене вместе с Федоровым, поспешили заявить о своем знакомстве с ним? Или выступить с воспоминаниями? Нет, потому что они могут рассказать вам не больше моего. Наш русский друг выпил несколько бокалов вина, слопал несколько сэндвичей — и все это в полном молчании. За все время он не сказал нам ни единого слова. Лично у меня сложилось впечатление, что он недолюбливает политиков.

— А после передачи?

— Нас всех ждали машины или такси. Федоров пробормотал что-то вроде «до свидания» и ушел, и, между прочим, унес в кармане почти полную бутылку вина с общего стола. — Макфарлейн покачала головой. — Не представляю, как эти сведения могут помочь вашему расследованию.

— Значит, вы с ним больше не виделись?

— Разве я не сказала вам только что: это был первый и единственный раз?.. — Она посмотрела на Лидла, словно ждала от него подтверждения своих слов.

Шивон тоже взглянула на секретаря:

— А вы, мистер Лидл? Разве вы не разговаривали с Федоровым в Круглой башне?

— Я, разумеется, ему представился, но он… Он произвел на меня впечатление человека необщительного, почти грубого. На это шоу всегда приглашают кого-то одного, кто не имеет отношения к политике, однако с таким человеком всегда проводится подробное предварительное собеседование. Случайно я знаю, что журналистка, которая работала с Федоровым, осталась не слишком довольна: судя по ее заметкам, русский поэт крайне неохотно шел на контакт. Я до сих пор удивляюсь, как он вообще попал на передачу.

Шивон задумалась. Чарльз Риордан сказал, что Федоров любил общаться с людьми, тогда как завсегдатай «Мадерса» утверждал — в баре поэт держался обособленно и замкнуто. Теперь то же самое говорили Макфарлейн и Лидл. Кто же из них лжет? А может быть, в общении с разными людьми характер Федорова раскрывался по-разному?