Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

по всему, Достоевский впервые прочёл её. В письме к брату М. М. Достоевскому от 9 августа 1838 г. 16-летний Фёдор пишет-восклицает: «Но видеть одну жёсткую оболочку, под которой томится вселенная, знать, что одного взрыва воли достаточно разбить её и слиться с вечностию, знать и быть как последнее из созданий… ужасно! Как малодушен человек! Гамлет! Гамлет! Когда я вспомню эти бурные, дикие речи, в которых звучит стенанье оцепенелого мира, тогда ни грусть, ни ропот, ни укор не сжимают груди моей…» Впоследствии эту тему писатель разовьёт в «Дневнике писателя» за 1876 г., исследуя проблему самоубийства, не раз при этом упоминая имя Гамлета.

Достоевский с юности не только сам влюбился в Шекспира и его героев, но и настоятельно советовал близким, друзьям и просто знакомым читать его. В черновых материалах к «Бесам» от лица С. Т. Верховенского, Достоевский характеризует Шекспира как избранника, которого «творец помазал пророком, чтоб разоблачить перед миром тайну о человеке» [ПСС, т. 11, с. 157] И, наконец, в конце своей жизни автор «Пушкинской речи» (в которой имя Шекспира, естественно, упоминалось) разъяснял в ДП за 1880 г.: «Всемирность, всепонятность и неисследимая глубина мировых типов человека арийского племени, данных Шекспиром на веки веков, не подвергается мною ни малейшему сомнению…»

Шенк Константин Александрович

(1829–1912)

Главный врач Семёновского военного госпиталя, возглавлял военно-санитарную станцию в Старой Руссе, автор статьи «О старорусских минеральных водах» («Современный лечебник», 1875, янв.). К Шенку Достоевские обратились в 1872 г., когда у их дочери Любы неправильно срослась после перелома рука: «Добрый батюшка [И. И. Румянцев] отправился за хирургом и чрез полчаса привёз к нам военного врача, сильно навеселе, которого он разыскал где-то в гостинице за бильярдом. Привыкший обращаться с солдатами, врач не подумал быть осторожнее с маленькой пациенткой и, осматривая руку, так нажал на едва сросшуюся кость, что она страшно закричала и заплакала…» [Достоевская, с. 246]

В тот раз Достоевские не решились довериться Шенку и операцию Любе делали в Петербурге. Но в то же лето опасно заболела сама А. Г. Достоевская (образовался нарыв в горле) и снова пригласили Шенка: «Лечивший меня главный военный врач, приехавший на сезон, Н. А. Шенк, в один несчастный день нашёл нужным предупредить Фёдора Михайловича, что если нарыв в течение суток не прорвётся, то он за мою жизнь не отвечает, так как силы мои падают и сердце плохо работает. Услышав это, Фёдор Михайлович пришёл в совершенное отчаяние…» [Там же, с. 258] К счастью, военный хирург снова оказался не на высоте, Анна Григорьевна выздоровела. Имя Шенка неоднократно упоминается в переписке Достоевского с женой 1872–1874 гг.

Шер Ольга Фёдоровна

(урожд. Нечаева, 1815–1895)

Тётка писателя, единокровная (по отцу) сестра М. Ф. Достоевской. Была замужем за художником и архитектором Шером Дмитрием Александровичем (?—1872). С Шер и её семьёй писатель долгие годы никак не мог разделить наследство А. Ф. Куманиной. С её сыном и своим двоюродным братом Шером Владимиром Дмитриевичем Достоевский состоял в переписке (сохранилось по два письма с каждой стороны) по поводу этой тяжбы.

Шидловский Иван Николаевич

(1816–1872)

Друг юности Достоевского; чиновник Министерства финансов, поэт, историк церкви. Братья Достоевские познакомились с ним в 1837 г., когда приехали в Петербург определяться в Главное инженерное училище. Дружба Фёдора с Шидловским носила романтичный и даже экзальтированный характер. Свидетельство этому — письмо 18-летнего Достоевского к брату от 1 января 1840 г.: «О! как ты несправедлив к Шидловскому. Не хочу защищать того, что разве не увидит тот, кто не знает его, и кто не очень переменчив в мненьях — знаний и правил его. Но ежели бы ты видел его прошлый год. Он жил целый год в Петербурге без дела и без службы. Бог знает, для чего он жил здесь; он совсем не был так богат, чтобы жить в Петербурге для удовольствий. Но это видно, что именно для того он и приезжал в Петербург, чтобы убежать куда-нибудь. — Взглянуть на него: это мученик! Он иссох; щеки впали; влажные глаза его были сухи и пламенны; духовная красота его лица возвысилась с упадком физической. Он страдал! тяжко страдал! Боже мой, как любит он какую-то девушку (Marie, кажется). Она же вышла за кого-то замуж. Без этой любви он не был бы чистым, возвышенным, бескорыстным жрецом поэзии… Пробираясь к нему на его бедную квартиру, иногда в зимний вечер (н<а>п<ример>, ровно год назад), я невольно вспоминал о грустной зиме Онегина в Петербурге (8-я глава). Только предо мною не было холодного созданья, пламенного мечтателя поневоле, но прекрасное, возвышенное созданье, правильный очерк человека, который представили нам и Шекспир и Шиллер; но он уже готов был тогда пасть в мрачную манию характеров байроновских. — Часто мы с ним просиживали целые вечера, толкуя Бог знает о чём! О какая откровенная чистая душа! У меня льются теперь слёзы, как вспомню прошедшее! Он не скрывал от меня ничего, а что я был ему? Ему надо было сказаться кому-нибудь; ах, для чего тебя не было при нас! <…> Пришед из лагеря, мы мало пробыли вместе. В последнее свиданье мы гуляли в Екатерингофе. О как провели мы этот вечер! Вспоминали нашу зимнюю жизнь, когда мы разговаривали о Гомере, Шекспире, Шиллере, Гофмане, о котором столько мы говорили, столько читали его. Мы говорили с ним о нас самих, о прошлой жизни, о будущем, о тебе, мой милый. — Теперь он уже давно уехал, и вот ни слуху ни духу о нем! Жив ли он? Здоровье его тяжко страдало; о пиши к нему!

Прошлую зиму я был в каком-то восторженном состоянии. Знакомство с Шидловским подарило меня столькими часами лучшей жизни…»

И. Н. Шидловский

Вскоре Шидловский из Петерубрга уехал к себе в Харьковскую губернию, занимался историей церкви, пробовал найти уединение в монастыре, а затем до конца дней жил в деревне, носил одежду инока-послушника и проповедовал Евангелие крестьянам. Достоевский переписывался с другом юности. Письма писателя не сохранились, известно лишь одно письмо Шидловского к нему от 14 декабря 1864 г., где он писал о тягостном впечатлении, какое произвели на него вести о кончине М. М. Достоевского и М. Д. Достоевской, слухи о болезни самого Достоевского и просил прислать «фотографические карточки» как Фёдора Михайловича, так и покойного брата.

По свидетельству А. Г. Достоевской, муж её особенно любил молодого философа Вл. С. Соловьёва ещё и потому, что он напоминал ему Шидловского. А Вс. С. Соловьёв вспоминал: «Через несколько лет, когда я просил Фёдора Михайловича сообщить мне некоторые биографические и хронологические сведения для статьи