Петербургские трущобы - Всеволод Владимирович Крестовский

слезами, и болью, и желчью?.. Эх, баронесса!.. Да нет, вы послушайте!

И он снова начал декламировать, и его стихам отвечали равномерные взмахи весел, с которых звонко летели серебристые брызги, а лодка шла да шла себе далее, вдоль по течению, и приближалась уже к Николаевскому мосту.

Бодлевский оглянулся назад и незаметно мигнул Наташе.

Та слегка повернула руль и направила ход как раз под крайнюю арку моста, с которой впадает он в Благовещенскую улицу.

А граф меж тем, ничего не замечая, досказывал свое любимое стихотворение:

И пусть горят светло огни его палат,

Пусть слышны в них веселья звуки:

Обман, один обман! Они не заглушат

Безумно страшных стонов муки!

Страдания одни привык я подмечать

В окне ль с богатою гардиной

Иль в темном уголку — везде его печать.

Страданье — уровень единый!

И в те часы, когда на город гордый мой

Ложится ночь без тьмы и тени,

Когда прозрачно все — мелькает предо мной

Рой отвратительных видений…

Пусть ночь ясна как день, пусть тихо все вокруг,

Пусть все прозрачно и спокойно:

В покое том затих на время злой недуг,

И то — прозрачность язвы гнойной.

— Вы кончили? — слегка, но очень грациозно зевнув, равнодушно спросила баронесса и при этом улыбнулась, чтобы немножко смаслить ему впечатление зевоты.

— Кончил! — коротко ответил граф и не без маленькой досады швырнул в воду окурок потухшей сигары.

— Чьи это стихи?

— Аполлона Григорьева.

— Vraiment, c’est joli![569] — опять улыбнулась баронесса. — А вы любите, граф, маленькие сильные ощущения? — спросила она внезапно.

— Я люблю всякие, но предпочитаю большие, крупные.

— Ну, я вам сейчас доставлю маленькое, хотя на меня оно всегда действует с некоторой силой. Вы же, кстати, настроены сегодня так поэтически; а то, что я вам покажу, — cela va être bien fantastique[570].

— Что же это такое? — в свою очередь равнодушно спросил Каллаш.

— А вот сейчас увидите. Вы знаете, что в Петербурге есть подземные тоннели?

— В Петербурге? — с недоверчивым удивлением переспросил граф.

— Да, в Петербурге! Целые подземные каналы, наполненные водой, и по ним свободно могут ходить лодки — я сама прогуливалась там несколько раз. Не правда ли, это пахнет чем-то новым, совсем не петербургским.

— Нда… признаюсь, я, кроме пассажного тоннеля, не подозревал здесь никаких, — улыбнулся заинтересованный Каллаш. — Да где ж это они? Покажите, пожалуйста!

— А вот в нескольких саженях — сейчас подъедем.

Шлюпка вступила под крайний, ближайший к набережной мостовой пролет, где было уже гораздо сумрачнее, чем на реке, и тут-то, налево, в гранитной набережной разглядел Каллаш полукруглую арку, совершенно скрытую снаружи под мостовым спуском.

Там, в глубине под нею, было темно и глухо.

— Вы не боитесь? — с задирчиво-вызывающей интонацией улыбнулась Наташа.

— Если прикажете, буду бояться, — отшутился граф.

— Хотите проехаться?

— С удовольствием.

— Только это ведь небезопасно: там, говорят перевозчики, очень часто скрываются невские пираты.

— В таком случае мы выдержим с ними морское сражение. Это крайне интересно!

— Интересно? — мило-кокетливо протянула баронесса. — Да вы, я вижу, совсем не трус таки.

— Немножко нет.

— Табань, Казимир! Заворачивай в арку.

И шлюпка круто врезалась в воду канала.

Это было устье тоннеля. Проходя под Благовещенской улицей, он начинается как раз против Конногвардейского бульвара, под тем углом Крюкова канала, обок с которым находятся известные Пушкинские бани. Другой подземный водяной путь берет начало свое от этого же места и проходит под самым Конногвардейским бульваром, пересекая Сенатскую площадь и вливаясь, как говорят, в открытый канал внутри Адмиралтейства. Одна ветвь, довольно, впрочем, узкая, отделяется от него под углом Адмиралтейского бульвара и идет под ним параллельно фасаду здания Синода и Сената, вливаясь в Неву близ бывшего Исаакиевского моста.

Трех наших путников объяла совершенная тьма. На другом конце канала, вдали чуть-чуть светлелась только, в виде мутно-туманного пятна, выходная арка на Крюков канал. Все вокруг было тихо и глухо. Вода слегка плескалась в каменные бока подземного свода и как-то особенно мелодически падала звонкими, сбегающими каплями с поднятых и неработающих весел. Зато там, над головою, на поверхности земли — словно грохот, шум свирепой бури раздавался, словно клокотала там сильнейшая гроза. Еще за две, за три минуты на середине реки все было так тихо и покойно, а здесь, едва лишь успела шлюпка въехать под эти мрачные своды, как вдруг зарокотали глухие, но грозные и непрерывные раскаты грома, так что казалось, будто самые своды тоннеля содрогаются от этих раскатов.

— Черт возьми, да это в самом деле недурно! — воскликнул граф с видимым удовольствием. — И встреча с пиратами хороша при такой обстановке! Только жаль, что ни зги не видно.

— Зажгите спичку. У вас есть с собой? — предложила баронесса.

— Есть маленький запасец, и еще восковые вдобавок.

Граф добыл огня, и подземелье озарилось слабым красноватым светом.

Это был крытый полукруглым сводом канал, широкий настолько, что одна лодка свободно могла держаться посередине, с распущенными веслами. Черная, беспросветная вода была тиха и чуть-чуть журчала около киля в носовой части да слабо плескалась и била в каменные стенки. Над головою тянулся широкий свод, с которого сахаристо-белыми сосульками торчали книзу хрупкие сталактиты. Местами с этого свода пообрывались кирпичи вследствие беспрестанного сотрясения почвы, колеблемой ездою экипажей. И порою, когда гул громовых раскатов становился особенно резок, раздаваясь непосредственно над головою, вдруг откуда-нибудь обрывался кусок известки или кирпича и шумно булькал в тихую, черную воду. Местами вдруг, то справа, то слева, попадались выложенные кирпичом подземные коридоры, вышиною почти в средний рост человека; но там было темно и мглисто, так что видно было только, как уходят они куда-то вдаль, а что там в них такое — разглядеть из-под этой мглы уже не было возможности. Это были сточные проводы. Ночные бабочки, мохнатые бомбиксы, мотыльки, длинноногие комарики и мелкая мошка крутились и вились вокруг наших путников, привлеченные внезапным светом восковой спички. Летучая мышь, откуда ни возьмись, тревожно черкнула крылом своим в воздухе, мимо трех голов, и пропала где-то там, назади, в темном пространстве.

Освещая себе таким образом подземный путь, шлюпка дошла почти до половины тоннеля.

Одна из спичек догорела до конца. Каллаш выбросил ее в воду и стал вынимать из коробочки новую.

В это самое мгновение он почувствовал, как что-то сильно треснуло его по голове, и едва успел вскрикнуть — раздался новый удар, поваливший его без чувств на днище