Полые холмы - Мэри Стюарт

Я пробежал глазами остальное и скатал письмо.

– Мне надо немедля возвращаться на родину, – сказал я Адьяну.

– Так сразу? Я этого опасался. – Он сделал знак слуге, тот поднял из чаши со снегом серебряный кувшин и налил вино в стеклянные кубки. Я удивился, откуда они берут снег, – оказывается, его привозят ночами с гор и хранят в погребах под соломой. – Сожалею, что ты нас покидаешь, но, когда прибыло это письмо, я так и подумал, что в нем дурные вести.

– Пока еще не дурные, но дурные последуют. – Я объяснил ему, как мог, положение в Британии. Он слушал с интересом. В Константинополе такие вещи понимают хорошо. С тех пор как гот Аларих взял Рим, здесь привыкли ожидать громов с севера. Я продолжал: – Утер – могучий король и умелый полководец, но он не вездесущ, а такое разделение сил внушает людям неуверенность и страх. Необходимо обеспечить престолонаследие. – Я постучал пальцем по свитку. – Эктор сообщает мне, что королева опять в тягости.

– Я слышал. Если родится мальчик, он будет объявлен наследником, не так ли? Конечно, младенец на троне сейчас был бы не ко времени. Разве что найдется еще один Стилико, чтобы блюсти интересы государства. Он имел в виду знаменитого полководца, который оберегал престол малолетнего императора Гонория. – Есть ли среди военачальников Утера такой, которому можно поручить регентство в случае его гибели?

– Эти скорее убьют, чем оберегут, насколько я их знаю.

– Тогда Утеру лучше оставаться жить или же объявить законным наследником того сына, который у него уже есть. Ему сейчас должно быть сколько? Семь? Восемь? Почему бы Утеру не решиться на такой разумный поступок: признать его наследником, а тебя назначить регентом на случай, если король падет в бою до достижения им совершеннолетия? – Он поглядел на меня искоса сквозь стекло кубка. – Ну, ну, Мерлин, зачем так подымать брови? Весь мир знает, что ты увез мальчика из Тинтагеля и где-то его тайно содержишь.

– А где, весь мир не говорит?

– Говорит, конечно. Мир неустанно рождает гипотезы, как вон тот водоем – лягушек. Всеобщее мнение таково, что ребенок спрятан на острове Ги-Бразиль, где его вскармливают молоком сразу девяти королев. Не диво, что он процветает. Или же он, может быть, при тебе, только невидим. В обличье вьючного мула, например, а?

Я засмеялся.

– Разве я посмел бы? Кто же тогда, выходит, Утер?

– По-моему, ты бы все посмел. Я надеялся, что посмеешь открыть мне, где находится мальчик и как он поживает... Но нет?

Я с улыбкой покачал головой:

– Нет, прости меня. Еще не время.

Он сделал изящный жест. Что такое тайна, в Константинополе тоже понимают.

– Ну по крайней мере что он жив и здоров, ты можешь мне сказать?

– В этом могу тебя уверить.

– И унаследует корону, а ты при нем будешь регентом?

Я засмеялся, покачал головой и осушил кубок. Адьян сделал знак рабу, который стоял в отдалении, чтобы не слышать нашей беседы, и тот снова налил мне вина. Адьян сразу же знаком отослал его.

– Я тоже получил письмо. От Хоэля. Он пишет, что Утер отправил людей разыскивать тебя и что он говорит о тебе без должной признательности, хотя всем известно, как много ты для него сделал. Ходят также слухи, что король и сам не знает местонахождения своего сына и разослал шпионов на розыски. Кое-кто утверждает, будто мальчика нет в живых. А есть такие, кто говорит, что ты держишь юного принца при себе ради собственных честолюбивых замыслов.

– Да, – спокойно подтвердил я. – Такие разговоры неизбежны.

– Вот видишь! – Он вскинул руку. – Я пытаюсь разозлить тебя и тем вызвать на откровенность, а тебе хоть бы что! Другой бы стал оправдываться, может быть, побоялся бы даже возвращаться, ты же все равно помалкиваешь и в душе, боюсь, принимаешь решение выйти в море с первым же кораблем.

– Я знаю будущее, Адьян, в этом вся разница.

– Ну а я будущего не знаю, и ты мне его, как я понимаю, открывать не намерен. Но наугад могу кое-что сказать. Во всех этих разговорах есть одна правда, хотя и навыворот: ты действительно держишь мальчика при себе, так как знаешь, что ему суждено стать королем. Однако ты все-таки мог бы мне рассказать, как ты намерен поступить, когда вернешься на родину. Явишь его людям?

– Пока я вернусь на родину, королева успеет родить, – ответил я. – Как я поступлю, зависит от этого. Я, конечно, повидаюсь и поговорю с Утером. Но главное, как мне представляется, – это оповестить людей в Британии – и друзей, и недругов, – что принц Артур жив и благополучен и будет готов встать рядом с отцом, когда придет срок.

– Но он еще не пришел?

– Думаю, нет. На месте, надеюсь, мне будет виднее. С твоего позволения, Адьян, я погружусь на первый же корабль.

– Как тебе будет угодно, разумеется. Я сожалею, что должен лишиться твоего общества.

– Я тоже. Меня привел в Константинополь счастливый случай. Могло бы статься, что мы так бы и не увиделись с тобой, но меня задержала непогода, и судно, на котором я должен был отплыть из Халкедона, ушло.

Он ответил мне любезностью, но тут до него дошел смысл моих слов.

– То есть как это – задержала непогода? Ты что же, уже собирался домой? До того, как прочитал письмо? Ты, стало быть, знал?

– В общих чертах. Только – что мне пора возвращаться.

– Ну, клянусь Тремя! – (На мгновение я увидел в нем кельта, но божество, которым он поклялся, было христианское. Еще они в Константинополе говорят «Клянусь Одним!» – и за эти две клятвы готовы перерезать друг другу глотки.) Но тут же он рассмеялся. – Клянусь Тремя! Жаль, тебя не было у меня под боком неделю назад на ипподроме! Я проиграл добрую тысячу – дело, казалось, совсем верное, а они, представь, скакали, как трехногие коровы. Ну что ж, выходит, счастлив тот принц, у которого окажется такой советчик. Если бы вот он мог пользоваться твоими советами, я бы сегодня, пожалуй, занимал императорский трон, а не приличное место на государственной службе – и то спасибо, что удостоился, не будучи евнухом.

Говоря это, Адьян кивнул на мозаичное панно во всю стену у нас за спиной. Я уже успел обратить на него внимание и еще подивился византийскому обычаю украшать стены жилищ такими мрачными сценами – не то что в Италии или Греции. Я уже видел при входе изображение распятия – в полный рост, с плакальщиками и со всевозможными христианскими символами. Здесь у Адьяна тоже была картина казни, но более благородной: на поле брани. Небо темное – кусочки серого сланца сложены в свинцовые тучи, в них кое-где вкраплены проблески лазурита, а над тучами – головы созерцающих богов. На горизонте в алом закате – башни, храмы, крыши домов. По-видимому, это Рим. На переднем плане над городской стеной – поле недавнего сражения: слева разгромленное войско, мертвые и умирающие люди, кони, разбросанное, разбитое оружие; справа победители, толпящиеся за венценосным вождем, и на него падает луч света от благословляющего Христа, вознесенного над остальными богами. У ног победителя на коленях вождь побежденных, склонивший голову в ожидании казни. Он протягивает победителю руки не в мольбе о пощаде, а ритуальным жестом передавая ему свой меч. Снизу под ним подписано «Макс.», а под победителем: «Феод. Имп.».