Три косточки тамаринда - Елена Вернер

– Хорошо, начинай, – позволила она, подпирая рукой голову и приготовляясь слушать.

Павел прокрутил в голове всю историю от начала до конца, чтобы не упустить важное, и начал:

– В одной очень красивой местности стояла деревенька. В ней жили обычные люди, в меру хорошие, в меру открытые, в меру добрые к соседям. Но так уж вышло, что за деревней зиял огромный и опасный обрыв. Корни деревьев не могли удержать осыпающейся земли, а дно обрыва скалилось острыми камнями. Старики ходили туда умирать. И каждое новое утро обрыв исчезал в прежнем месте и возникал с другой стороны, но где точно – никто не знал. Сколько бед причиняло жителям деревеньки это опасное соседство! То молоденький пастушок замечтается и оступится, то под ногами пылкого любовника, бредущего со свидания в безлунную полночь, разверзнется земля под ногами… Так что жители деревни сразу поутру бегали посмотреть, где на сегодня обосновался обрыв. Они знали, что делать этого и не стоило бы, ведь раз заглянувшему в тот обрыв непременно хотелось сделать это снова. И чем чаще кто-нибудь из деревенских ходил любоваться на бездну, тем скорее погибал в ее объятиях, так она его заманивала.

Однажды у юной пары родился сын. И был мальчик так ангельски хорош собой, так кроток, так тих и радостен, так мало просил, так много ласки отдавал счастливым отцу и матери, что те решили оградить его от проклятия деревни. Как только он научился уверенно ходить, на глаза ему надели повязку, чтобы уж никогда он не смог заглянуть в бездну.

И так мальчик рос, взрослел, превращаясь в гибкого юношу. Был он любознательным, все ему казалось интересным и необычным. Он никогда не скучал, ощупывал ли ростки молодой фасоли на огороде, наигрывал ли на дудке мелодию. Отец и мать не стали скрывать от него, зачем завязали ему глаза, и сам он слышал, что от бездны, что за деревней, одни горести и печали. Мальчишкам-насмешникам он отвечал, что ему и в повязке прекрасно живется. Сколько раз он стоял в двух шагах от обрыва! Сколько раз он, возвращаясь с ведрами или выгоняя на пастбище скотину, проходил по самому краю бездны, даже того не ведая. Или, быть может, ему удавалось спастись именно поэтому?

Однажды, срезая ивняк для новой корзины, он встретил девушку. Девушка пела грустную песню, и юноша спросил, отчего же девушка так невесела? Ведь мир огромен, прекрасен и велик. И солнце греет ее щеку, и птицы поют у нее над головой, и шевелится под ножкой лист – должно быть, под ним по своим делам ползет жук.

Девушка засмеялась:

– Как ты, слепец, можешь говорить мне о красоте мира?

– Я не слепец, – возразил юноша. – Для того, чтобы ощущать красоту, мне не нужны глаза. Я и так счастлив, что живу на свете. Я проживаю каждую минуту как единственную, и ни одна из них не похожа на предыдущую.

Но девушка не согласилась. Она подошла к юноше и развязала повязку. И тогда он увидел все краски мира. И ее. И влюбился.

Они поженились и стали жить счастливо. Юноше и без повязки было по-прежнему хорошо, он был всем доволен, построил дом, разбил за ним сад, выкопал колодец. Мимо калитки сновали люди, только и разговоров у них было что про бездну. Но теперь, зрячий, он по-прежнему держался поодаль. Видел, куда поутру спешат все, и шел за хворостом в противоположном направлении.

А с деревней творилось неладное. Все меньше оставалось людей, все больше их прыгало или падало в бездну, не в силах противостоять ее притяжению. Те, кто еще оставался в своих домах, угрюмые и брюзгливые, лишь коротали свой век, зная, что и их кончина ждет в глубине прожорливого обрыва.

Но вот жена, баюкая младенца, стала убеждать нашего героя, что непременно нужно пойти поглядеть на обрыв за деревней – одним глазком, просто чтобы знать, каков он, глубок ли и в какой стороне находится.

– Зачем тебе? Любой сосед наш ответит тебе на все вопросы. Зачем заглядывать туда, откуда не пришло ни счастье, ни веселье, ни добро, а один лишь мрак и гибель? Не лучше ли держаться подальше от бездны и горя не ведать?

Но жена не послушалась, и как-то раз на закате сбегала и заглянула в бездну. С тех пор не было ей покоя. Под любым предлогом она уходила за околицу и искала, в какой стороне обрыв сегодня. Видел муж, что жене неспокойно, но ничего не мог сделать – ни уговоры, ни мольбы, ни запреты его не помогали. И однажды любимая просто не вернулась. Говорят, слышали ее протяжный крик на краю деревни – с той стороны, где обрыв.

Долго горевал он, но настала пора жить дальше и воспитывать сына. И одним утром заметил он, что никого из соседей не осталось. Все погибли. Так зажили они только вдвоем. Отец плел корзины, сажал овощи, собирал урожаи. Когда сын подрос, он спросил, где его мать.

– Был у нас за деревней овражек. Крохотный. Мама однажды оступилась и упала. И с тех пор я его щебенкой засыпал, земелькой заровнял – чтобы он уж никому навредить не смог.

Так и рос мальчик, ничего не зная о бездне. А когда вырос, обошел он всю округу и, как ни замирало отцовское сердце от страха, ни одного опасного обрыва на своем пути не встретил. Нашел сын соседние деревни, и других людей, и девушку себе по душе. И однажды велел отцу собираться в путь. Без лишних слов отец связал пожитки в узелок, надел на глаза старую свою повязку, чтобы не приманить страшный обрыв своим ищущим взглядом, и за руку с сыном покинул деревню. И прожили они долгую жизнь далеко-далеко от проклятых мест, и старик-отец ни одной живой душе не обмолвился о минувшем. Чтобы не дразнить ни людей, ни бездну.

Бамбуковый ресторан, куда привел ее Павел, стоял чуть поодаль, на соседней улице. По тротуару не слонялись толпы праздных туристов, однако все столики были заняты, друг от друга их отделяли полупрозрачные ширмы из скрепленных бамбуковых стеблей. С потолка свешивались и раскачивались от разгоняемого вентиляторами воздуха светильники в виде пустых кокосовых скорлупок с ввинченными внутрь лампочками. За пышными зарослями журчал неприметный фонтанчик. От лохматых цветков гименокаллиса, напоминающих распущенные мотки белых ниток, изливался приторный аромат.

При появлении Павла и Марины официанты оживились. Один из них, индус, помахал Павлу рукой, а улыбчивая беременная поспешила встретить их и провести к самому дальнему столику, попутно оживленно что-то сообщая Павлу.

Непокрытый деревянный стол был завален тетрадями и бланками счетов. На краю лежал калькулятор. Беременная официантка мигом унесла все в подсобку и вернулась со скатертью и свечой в резном фонарике.

– Тебя здесь знают.

– Да. Это Барби.

– Странное имя для тайки…

– Ничуть. Настоящим именем, наам монгкхон, их в обиходе не называют, чтобы обмануть злых духов. Имя – это серьезно, его долго выбирают, советуются с монахами, астрологами… А прозвища, чы лен, дают постоянно, в детстве одни, позже другие. Это может быть связано с характером, или внешностью, или событием. Так что Барби ничуть не страннее, чем, например, Пепси. Я знаю одного Пепси, он рыбак.

Когда они сели за столик, Марина заметила: