Город мертвых - Дин Кунц

Поверхность каждого из объектов имела грязные оттенки серого. Однако среди этой серости тут и там блестели серебристые кляксы и прожилки, напоминающие алмазную пыль.

Юный Тревис, будучи поклонником жанров совершенно иных и гораздо более мрачных, чем вестерны авторства Брюса, быстрее идентифицировал эти таинственные мешки:

– Коконы.

И, как будто слово спровоцировало ответ, из ближайшего к мальчику мешка раздался шуршащий шум. А затем существа, формирующиеся в других коконах, тоже забеспокоились, зазвучав хором шелестящих звуков, напоминающих скольжение бесчисленных змей, свившихся в клубок и шипящих на угрозу так, словно младшая школа «Мериуитер Льюис» была не школой, а бездонной ямой в сердцевине мира, где ждал их древнейший из змей, золотоглазый и вечно голодный.

– Замрите, – прошептал Салли Йорк.

Брюс и Тревис последовали совету бывалого искателя приключений, отчасти потому, что, несмотря на шум, внутри коконов, похоже, ничего не двигалось. Их поверхность не рябила и не надувалась, намекая на немедленное рождение.

Пока шелестящий шум постепенно стихал, Брюс смотрел на Тревиса, черты которого светились в луче фонарика, отражавшемся от блестящего мешка. Лицо мальчика – нахмуренные брови, отчаянные глаза, мрачно поджатые губы – отображало его мысли так же четко и ясно, как электронная читалка показывает страницу книги на экране. Иногда насекомые свивали коконы поверх себя и парализованной, но живой добычи, которой будут питаться во время метаморфозы. Поэтому Тревис сейчас размышлял, не спрятан ли в тех отвратительных мешках персонал кухни, неспособный двигаться, но пребывающий в сознании, и его мама тоже, в объятиях какой-то бледной насекомой твари, которая уже приступила к трапезе.

Брюс содрогнулся и отчаянно захотел оказаться в кресле с кружкой пряного кофе и книгой Луиса Л’Амора либо Элмера Келтона, в которых злодеи не бывали хуже наемного стрелка, нечистого на руку шерифа или грабителей почтовых карет.

Когда восстановилась тишина, Салли Йорк прошептал:

– Тихо и плавно… держимся вместе… осматриваемся.

Поскольку кухня находилась в задней части школы, свет в ее окнах с улицы никто не увидел бы. Салли, однако, не предложил его включить, и Брюс подумал, что он, наверное, боится потревожить яркостью обитателей коконов. Или, возможно, беспокоится, что люди, вероятно, услышавшие выстрел из дробовика в дверной замок, могли бы обойти здание и проверить, – точнее, сделали бы это вообще не люди. В молчаливом согласии они старались держать фонарики пониже и подальше от окон.

По всей большой школьной кухне виднелись признаки борьбы. Перевернутое оборудование, разбросанные кастрюли и сковородки, разбитая посуда. Кухонный персонал, очевидно, отбивался.

У сдвоенных духовок фонарик Брюса высветил отрезанную руку. Он почти отдернул луч из-за отвращения, но подсознательно отметил в этой руке нечто более шокирующее, чем сам факт ее существования. Ему понадобилась минута, чтобы осознать: вместо большого пальца руки кисть украшал большой палец ноги, но не прикрепленный к ней каким-то психопатическим шутником, а словно естественным образом растущий из плоти.

Этот день слетел с катушек еще много часов назад, и он уже не ожидал, что два плюс два всегда будет равняться четырем. И все же отрезанная рука означала резкий поворот к реальности еще более странной, нежели та, которую он исследовал с тех пор, как в больнице отдаленные крики ужаса и боли долетели из подвала в его ванную через систему отопления.

И теперь он понимал, что неуместный палец был не единственной странностью руки. В самой мясистой части ладони находился полусформированный нос: перегородка, кончик, одна ноздря, из которой торчали несколько волосков, и небольшая часть переносицы. Недоделанный нос был настолько детализированным, что Брюс почти рассчитывал увидеть, как волоски затрепещут от выдоха.

Он был слишком стар для этого. Ему уже исполнилось семьдесят два. Его жена Рената умерла полтора года назад, и с тех пор он стал неизмеримо старше, стал древним, утомленным. Жизнь без нее лишала сил, как жизнь без пищи: то был лишь иной вид голодания. Найдя эту жуткую руку, он захотел вернуться домой, забраться в кровать, лечь на бок так, чтобы видеть стоящую на прикроватном столике фотографию Ренни, заснуть и предоставить возможность миру катиться до самого Ада, раз уж он туда катится.

Лишь одно не позволяло ему поддаться подобному курсу действий – или бездействий: Тревис Ахерн. Он считал, что увидел в этом мальчике кого-то, похожего на юного Брюса Уокера, каким сам был давным-давно. Он хотел, чтобы Тревис выжил, нашел собственную Ренату, определился со своим призванием в жизни и узнал, какое удовольствие приносит следование этому предназначению. Они с Ренни так и не смогли завести детей, но теперь, по иронии судьбы, он отвечал за мальчика.

Брюс так долго медлил над четырехпальцевой мутацией, что Тревис и Салли тоже ее заметили и встали рядом, рассматривая. Никто не говорил ни слова по поводу этой руки, но не потому, что шепот мог встревожить обитателей коконов, а потому, что не было слов, адекватных данному моменту.

В конце кухни, самом дальнем от точки их входа, находилась дверь, которую Тревис, часто бывавший здесь с мамой, обозначил как дверь в большую кладовую. Высокий и тяжелый стальной шкаф, раньше стоявший у стены напротив двери в кладовку, в процессе происходившей здесь борьбы оказался опрокинут и теперь служил большим железным упором, не позволяющим двери открыться.

– Мы должны посмотреть, – пробормотал Тревис. – Мы должны.

Брюс и Салли, отложив дробовики, вместе отодвинули шкаф к стене, где ему и положено было стоять. Его запертые дверцы не открылись, но Брюс слышал, как грохочет внутри разбитое содержимое.

Когда Тревис потянулся к нажимной ручке, Салли тихо попросил мальчика подождать, пока он не возьмет дробовик обеими руками.

Брюс держал оба фонарика, а Тревис в этот момент, заняв позицию в стороне от линии огня Салли, открыл дверь и толкнул ее. Два луча заиграли на полках дальней стены в глубокой кладовке, затем опустились вниз, к женщине, сидевшей на полу.

– Мама? – сказал Тревис.

Она смотрела на него, пребывая в шоке или полуобморочном состоянии, ее глаза были светлыми от страха.

Брюс не знал, что за серебристая бусина блестит на ее виске, словно жидкая капля ртути, но подумал, что чем-то хорошим она быть не может.

В снегу на практически плоской крыше KBOW Сэмми Чакрабарти занял позицию ближе к фасаду здания, за трехфутовым парапетом. Между четырехфутовыми отрезками стены, опоясывающей всю крышу, были двухфутовые проемы, из которых защитник мог, находясь в относительной безопасности, стрелять в атакующих. Сэмми сидел правым боком к парапету, выгнув шею так, чтобы через один из проемов смотреть на восток, в сторону въезда на парковку, где плохие парни должны были выворачивать с улицы – если бы они приехали.

Сэмми немного утешался этим «если», хотя и знал, что не струсит в случае их появления.