Москва-Сити - Фридрих Незнанский

Дворяницкий немного даже обиделся:

– Ты не прав, дорогой. Мы, между прочим, деловые люди – не хуже всяких этих иностранцев… Просто у нас сегодня повод очень сильный. Понимаешь? У нас такой повод – как в лотерею миллион выиграть. Вот какой повод!

Я не очень ему поверил, и главным образом потому, что совсем недавно работал с одной сбытовой компанией (она проходила чуть ли не в полном составе по громкому делу) и выяснил, что там до двенадцати часов дня все что-то делали, а после двенадцати дружно, всем коллективом, отмечали результаты утренних трудов. Ребята откровенно воровали с помощью фальшивых платежек и липовых счетов, а считали себя удачливыми бизнесменами, людьми богатыми и всемогущими. Что-то очень похожее чудилось мне и здесь, в «Стройинвесте». Говорилось о больших делах и каком-то большом успехе, а выглядело все вокруг как-то очень уж опереточно…

Но Дворяницкий, заметив откровенное недоверие на моем лице, вспыхнул с чисто кавказским темпераментом:

– Вах! Не верит! Я это только к тому, что людям верить надо, понимаешь? Получили мы сегодня подряд на строительство Лефортовского туннеля, можешь ты это понять, дорогой? Утром сегодня московское правительство дало добро, понимаешь? Этот подряд – это же как стройка века, понимаешь? Ничего ты не понимаешь!… Неужели никогда не слышал: строить туннель – не строить туннель, спасем памятники Немецкой слободы – не спасем памятники этой гребаной слободы… Неужели не слышал? Еще двадцать лет назад крики начались, а теперь – все! Про гребаную слободу извини, конечно, это я так, в сердцах. Не обращай внимания. У нас вся документация готова – как спасти каждое дерево в дворцовом парке, как укрепить фундамент госпиталя, как сохранить гидрологическое равновесие… Аварийные карманы в туннеле малы – пожалуйста, вот проектное дополнение; как расширить, увеличить количество вентиляционных шахт – пожалуйста! А нам то дадут контракт, то опять отнимут, то дадут добро на стройку, то опять ее запретят. Люди, знаешь, триста миллионов марок выложили за германский щит, чтобы этот туннель прорыть и ни один памятник не задеть, а нам снова: проект заморожен! Нет, ты представь себе наше положение: триста миллионов немецких марок – и псу под хвост… Ну а теперь вот все решилось, дорогой, так почему же нам не отпраздновать это событие с настоящим размахом?! А ты бокал шампанского поднять отказываешься! Между прочим, «Дом Периньон», чумовые деньги плачены!

Этот монолог в общем-то и произвел, и не произвел на меня впечатления. Все-таки мне сейчас, что «Периньон», что «Арбатское» – все едино. И те же триста миллионов марок – сумма, конечно, огромная, но только мне опять же сейчас все равно, что сто рублей, что миллион долларов, что триста миллионов марок, – ну не действовала на меня магия чисел или, точнее, магия богатства, и все тут.

– Ну и? – спросил я, желая услышать завершение этого страстного монолога, узнать, из-за чего был весь этот фейерверк.

– Что – ну и, что – ну и?! – изумился Александр Алексеевич. – Ты что, действительно не понимаешь, да? Да ты напрягись, ты только представь себе, какой это контракт, если люди триста миллионов марок, то бишь почти сто тридцать миллионов долларов, просто так, за одну мечту, взяли да выложили?! Это, дорогой, такой контракт, дети наших детей будут за его счет вкусно кушать и нам спасибо говорить! А ты все спрашиваешь, что за праздник!

Вот теперь я все понял однозначно: контора праздновала заключение чрезвычайно выгодного контракта, который до сегодняшнего дня почему-то срывался. А почему бы мне, в порядке гипотезы конечно, не рассмотреть такое предположение: пока Топуридзе был жив-здоров – контракт не шел. Стоило его устранить – и вот он, праздник на улице «Стройинвеста». А почему, собственно, и нет?… Да, пожалуй, насчет денег это я зря. Ну насчет того что мне все равно. Такая сумма – сто тридцать миллионов – вряд ли могла пройти мимо Топуридзе, ведь он же курирует всю инвестиционную политику на московских стройках, а не кто-нибудь другой! И тут меня осенило: каким-то ведь, пусть и совсем пока косвенным, образом контора связана с событиями, сопутствовавшими покушению на Топуридзе? Связана. А ну-ка давай прикинем, что в этом случае мне надо срочно проверить…

Первое: действительно ли Топуридзе имеет какое-то отношение к этому сказочному контракту. Второе: где «Стройинвест» взял такие огромные деньги, чтобы вот так, наобум Лазаря, не зная, что из этого получится, выложить их за щит. Честно говоря, даже после всего, что я здесь увидел, после всех этих «Периньонов», Газмановых и еврочерепиц, у меня не сложилось впечатления какой-то чрезвычайной мощи этой конторы. Так, средней руки строительная лавочка. Неужели город им дал такие деньги?…

На этом месте я себя и осадил. Скорее всего, предположение завиральное. То есть проверить это все, конечно, нужно, но все же я, похоже, зарвался в своем творчески-сыщицком полете. Если «Стройинвест» – причина всех тех несчастий, в которых я взялся разбираться вслед за Якимцевым, то не слишком ли легко я на него вышел? Так ведь не бывает, дорогие господа! Следовательский труд – он сродни труду бухгалтера, счетовода, пчелы, если хотите – намек к намеку, улика к улике, мотив к мотиву, чтобы вот так – по крохе, по мелочи – сложилась в конце концов вся картина, весь «баланс»… Может, меня кто-то умело навел на «Стройинвест», на Дворяницкого? Нет, Александр Борисович, это вы, пожалуй, уже слишком. Никто вас в этот дворик насильно не гнал, никто ничего не подстраивал, просто вы уже устали от обилия впечатлений. Надо поспрошать на скорую руку охранников, не заметили ли они еще чего-нибудь в день покушения… этакого, да и уносить отсюда ноги. Пусть себе народ гуляет, раз есть хороший повод. А я еще успею порадовать своей находкой Якимцева. Я потрогал лежащий у меня в боковом кармане найденный в трубе пистолет. Находка, безусловно, заслуживающая самого пристального изучения…

Дворяницкий, когда я попросил его предоставить мне ненадолго помещение для опроса охранников, сказал неодобрительно:

– Опять ты за свое, следователь! Пошел бы, выпил, потанцевал с красивыми девушками, а? У нас замечательные девушки есть, ей-богу, от чистого сердца предлагаю… Ну-ну, все, не буду. Хозяин – барин. А помещение… Слушай, а чего его искать? Сиди здесь, в моем кабинете, да? Я если потревожу тебя, то ненадолго. Сяду вон там, в уголке, чтобы тебе не мешать, сделаю свое дело – и сразу уйду. Устроит такой вариант?…

Пока я допрашивал сначала Вована, а потом еще двоих охранников, дежуривших в тот день на воротах, он действительно заглядывал раз или два, брал что-то в своем столе и тут же с извинениями исчезал – было забавно видеть, как эта огромная туша скользит к двери чуть ли не на цыпочках.

Я продолжал слушать все ту же разухабистую музыку, вернее, я слушал не саму музыку, а какое-то низкое буханье, обозначающее ритм; в кабинете Дворяницкого от дыхания охранников, видно тоже принявших самое непосредственное участие в празднике коллектива, все заметнее сгущался винный дух. Они сидели со скукой на лицах, и видно было по всему, что душой они там, за дверью. Я тоже уже тяготился своей затеей – охранники ничего нового сообщить мне не могли: они не видели, как работяги проникли на территорию, хотя и охраняли ее, не запомнили их внешность; больше того, они не проявляли ни малейшего беспокойства по поводу случившегося.