Превращение - Мэгги Стивотер

— Что это обычная простуда. Грипп, — отозвалась она, и по ее тону я поняла — она вспоминает, как рассказывала мне про тот раз, когда ее укусили. Тогда она тоже думала, что у нее грипп, и только потом мы поняли, что на самом деле это был никакой не грипп.

Тогда я наконец произнесла вслух то, что не давало мне покоя с тех самых пор, как я переступила порог ее дома.

— Грейс, от тебя пахнет. Как от того волка, которого мы тогда нашли. Ты сама понимаешь, что это как-то связано с волками.

Она потерла пальцем завитушки на бортике тарелки, как будто хотела соскрести их совсем.

— Я знаю.

В ту же минуту зазвонил телефон, и мы обе поняли, кто это. Грейс вскинула на меня глаза и замерла.

— Только Сэму не говори, — попросила она.

СЭМ

В ту ночь я не мог заснуть и потому затеял печь хлеб.

Не спалось мне главным образом из-за Грейс; даже думать о том, чтобы отправиться в кровать и лежать там в одиночестве, дожидаясь прихода сна, было совершенно невыносимо. Впрочем, свою роль в этом сыграл и Коул, который до сих пор торчал в доме. Он оказался таким беспокойным — расхаживал туда-сюда, включал и выключал стереосистему, присаживался на диван, начинал смотреть телевизор, потом снова вскакивал, — что лишил покоя и меня. У меня было такое впечатление, будто я нахожусь рядом со звездой, готовой взорваться.

Так вот, о хлебопечении. К нему меня приобщил Ульрик, который был страшно привередлив в отношении хлеба. Он в рот не брал большинство покупных сортов, а если прибавить к этому то обстоятельство, что в десятилетнем возрасте я сам только хлебом и питался, в тот год хлебопечка у нас работала не переставая. Бек считал нас обоих несносными и никакого касательства к нашим заскокам иметь не желал. Поэтому утра мы проводили в обществе друг друга — я бренчал на подаренной Полом гитаре, устроившись на полу у кухонных шкафчиков, а Ульрик сражался с тестом, время от времени ворча на меня, чтобы не мешался под ногами.

Однажды, почти в самом начале года, Ульрик поднял меня на ноги и приставил месить тесто; это случилось в тот самый день, когда Бек узнал, что Ульрик был на приеме у врача. Это воспоминание не давало мне покоя с тех самых пор, как я стал свидетелем отчаянных попыток Виктора сохранить человеческий облик. Бек ворвался в кухню, сам не свой от ярости. За спиной у него маячил Пол; он остановился на пороге, и, судя по лицу, его привело на кухню не столько беспокойство, сколько предвкушение захватывающей сцены.

— Скажи, что Пол говорит неправду, — потребовал Бек, а Ульрик тем временем передал мне банку с закваской. — Он утверждает, что ты был у врача.

Вид у Пола был такой, как будто он вот-вот расхохочется, да и Ульрик тоже, казалось, еле сдерживался.

Бек вскинул руки, как будто собрался придушить Ульрика.

— Значит, ты там все-таки был. Был. Дурак ты набитый. Я же говорил тебе, что из этого не выйдет ничего хорошего.

Ульрик широко ухмыльнулся.

— Скажи ему, что он тебе прописал, — сквозь смех выдавил Пол. — Скажи.

Ульрик, похоже, понял, что Бек не находит в этом ничего смешного, поэтому с улыбкой кивнул на холодильник и попросил:

— Достань молоко, Сэм.

— Галоперидол, — продолжал веселиться Пол. — Он пришел с жалобами на то, что он оборотень, а ушел с рецептом на антипсихотик.

— Тебе так смешно? — осведомился Бек.

Ульрик наконец-то взглянул на Бека и дернул плечом.

— Брось, Бек. Он решил, что я псих. Я рассказал ему, как все было: про то, что я зимой превратился в волка, и про — как это по-английски? тошниловку? тошноту? — и про дату, когда я в этом году снова превратился в человека. Про все симптомы. Все ему выложил как на духу, а он слушал и кивал, а потом выписал мне рецепт на лекарство для психов.

— Где ты был? — уточнил Бек. — В какой больнице?

— В Сент-Поле. — Они с Полом покатились со смеху при виде выражения лица Бека. — А что, ты думал, я заявлюсь в местную больничку и сообщу им, что я оборотень?

Беку явно было не до смеха.

— Что, и все? Он тебе не поверил? Не назначил анализ крови? Ничего?

Ульрик фыркнул и, позабыв, что поручил мне заниматься тестом, принялся сам подсыпать муку.

— Да ему до смерти хотелось поскорее выставить меня за дверь. Как будто я заразный.

— Жаль, меня там не было, — заявил Пол.

Бек покачал головой.

— Вы оба просто идиоты. — Впрочем, произнесено это было ласковым тоном. Он протиснулся мимо Пола в коридор. — Сколько раз вам говорить: если хотите, чтобы врач вам поверил, придется его укусить.

Пол с Ульриком переглянулись.

— Он серьезно? — поинтересовался Пол.

— Вряд ли, — отозвался Ульрик.

Он закончил месить тесто и поставил его подходить, и разговор перескочил на что-то другое, но я на всю жизнь усвоил урок: в нашей битве на помощь врачей рассчитывать не приходится.

Мои мысли вернулись к Виктору. Мне не давали покоя его мгновенные превращения из человека в волка и обратно.

Судя по всему, Коул тоже не мог избавиться от этих воспоминаний; он вошел в кухню и с раздраженным выражением взгромоздился на островок в центре.

— Я должен бы удивиться, что ты печешь хлеб, но отчего-то не удивлен, — произнес он, морщась от терпкого запаха дрожжей. — Ну что, меня опять мучает сознание несправедливости того, что Виктор не может остаться человеком, а я не могу остаться волком. Все должно быть наоборот.

— Я уже понял, — с трудом сдерживая раздражение, отозвался я. — Ты хочешь быть волком. Не Коулом, а волком. Все предельно понятно. Так вот, у меня нет волшебного средства, которое помогло бы тебе остаться волком. Прости. — Мой взгляд упал на бутылку виски, стоящую рядом с ним. — Где ты это взял?

— В шкафчике, — любезным тоном сообщил Коул. — А почему это тебя так волнует?

— Я не горю желанием любоваться на тебя пьяного.

— А я не горю желанием быть трезвым, — в тон мне ответил Коул. — Вообще-то ты никогда не говорил, что тебя так бесит мое желание быть волком.

Я отвернулся к раковине и принялся отмывать руки от муки; под водой они немедленно стали липкими. Я неторопливо соскреб с них тесто, обдумывая ответ.

— Мне слишком через многое пришлось пройти, чтобы остаться человеком. Я знаю одного парня, который пошел на то же самое и погиб. Я отдал бы все на свете, чтобы мои близкие были сейчас со мной, но они вынуждены зимовать в лесу, не помня даже, кто они такие. Быть человеком — это… — Я хотел сказать «исключительная привилегия», но решил, что это прозвучит слишком высокопарно. — Жизнь в обличье волка лишена смысла. Если у тебя нет воспоминаний, ты все равно что никогда не существовал. Ты не можешь ничего оставить после себя. Я вообще не понимаю, о чем тут говорить. Твоя человеческая суть — единственное, что по-настоящему важно. Почему ты от нее отказываешься?