Госпожа удача - Олег Чигиринский

Пятидесятиметровому крымскому ретранслятору было далеко до Останкинской телебашни, но крымцы очень остроумно решили проблему, расположив его на плече самой высокой горы. Держась за скалы на стальных растяжках, вышка была надежно застрахована от ветра. А ветер здесь не стихал ни на минуту.

Глеб разглядывал отвесный гранитный скол, идущий вровень с вышкой почти на треть ее высоты, мысленно прокладывал маршруты — совершенно несерьезная стена, но здесь можно проложить парочку изящных, хоть и коротких.

— Жаль, галош нет, — вырвалось у него.

— Галош???

— Я скалолазанием занимаюсь, — немного смущенно признался Глеб. — Галоши — идеальная обувь для восхождения по отвесной скале.

С некоторым удовольствием он отметил, что невозмутимый старлей удивился.

— Никогда бы не подумал, — сказал он. — А хотите слазить на самый верх? Подняться над вершиной?

— Ну, хоть так, — согласился капитан.

Лестница изгибалась по квадрату сечения башни пролетами под углом около 60 градусов, потом, выше второй смотровой площадки, вела вертикально вверх, проходя внутри своеобразной трубы, сваренной из железных прутьев.

Внизу осталась вершина горы и рога ретрансляторов. «Труба» закончилась, дальше ремонтникам или монтажникам уже нужно было бы работать со страховкой. Дул довольно крепкий и холодный ветер, железные штанги отзывались на его порывы низким гулом, который слышишь не ушами, а всем телом. Мерное раскачивание телевышки было сродни морской качке. Глеб высунулся из «трубы» по пояс, ухватился руками за секции металлических конструкций и огляделся.

Горы шли с востока на запад, на юге полмира захватило море, а на севере зеленел лес. Это была прекрасная земля, русская земля, которая наконец-то стала советской землей. И это бескрайнее небо, в котором он сейчас плыл и дышал, наполняло его какой-то надеждой. Казалось, что все в этом мире еще может стать прекрасным, если к этому приложить хоть немного усилий.

Внезапно тугое, распирающее чувство полета сменилось другим — всеохватной тревогой, дрянным предчувствием, которое высасывает из сердца радость, а из рук — силу. Глеб понял, что пора спускаться, что светлая нота безнадежно испоганена невесть чем.

Старлей ждал его на площадке.

— Что-то случилось? — спросил он. — Вы очень быстро спустились, Глеб.

— Какое-то чувство мерзкое появилось… — Капитан сел рядом с ним на железо.

— Это, наверное, электромагнитное излучение, — ответил Верещагин.

— Да, может быть… Давай на «ты», Артем.

Ветра здесь уже не было — от него защищала скала. Прогретый солнцем металл вызывал приятные воспоминания: вот так же, как эта площадка, выглядела детская горка во дворе, где рос Глеб. Только там металл был отполирован до блеска детскими штанами, а здесь — башмаками технарей. Ну, и пулемета не было на той детской горке…

Глеб запрокинул голову, посмотрел в решетчатый колодец… На секунду перспектива стальных ферм, расчертивших небо на треугольники и квадраты, дрогнула, Глебу показалось, что верх — здесь, а там — низ, и он вот-вот сорвется туда, в кошмарный бесконечный полет… Даже чувство гравитации изменило. Он вздрогнул и опустил голову. Проклепанный теплый металл был таким великолепно-вещественным, ощутимым…

— Ага, — сказал Артем. — Пробирает. Похоже на гравюры Эшера, верно?

— Не знаю, не видел…

Нет, даже в этот момент Глебу не пришло в голову, что Верещагин — действительно не тот, за кого себя выдает.

Пришло — мигом позже.

Т-твою мать…

Ерунда, сказал он сам себе. Бред. Не может быть.

Слишком много военных-однофамильцев, сказал ехидный внутренний голос. На одного больше, чем нужно.

ЕРУНДА!

Как все честные люди, Глеб плохо владел лицом.

— Эй, товарищ капитан, с вами все в порядке? — спросил старлей.

— Да, спасибо… Артем, а у тебя здесь случайно нет родственников?

— Знаешь, очень даже может статься, что и есть, — на лицо спецназовца легла какая-то тень. — Мой отец жил здесь четыре года. Вполне достаточно, чтоб завести ребенка, э?

— Когда это было?

— Во время Второй мировой, когда же еще…

— И как это случилось?

— Он воевал под Одессой… Попал в плен, оказался где-то на побережье, в концлагере… Оттуда они сбежали на самолете. Пять человек. Сюда, в Крым.

— Ого! Ну, а дальше что было?

— Он воевал в Италии и в Греции. В составе английских бригад. Двое его товарищей там погибли, двое вернулись вместе с ним в СССР.

— И что случилось потом?

— А что потом могло случиться, Глеб? Это и случилось.

— Извини…

— Не за что.

— То есть тебе наверняка не известно, есть у тебя здесь кто-то или нет.

— Не знаю. Отец ничего не рассказывал про Крым. И вот это к вопросу о консервированных сосисках и о «Моменте истины». Не люблю я эту книгу, Глеб. Она здорово написана, там нет проколов, и именно поэтому я ее не люблю…

* * *

— Зачем ты потащил его на вышку? Зачем стал с ним болтать? Какого черта тебе от него было нужно?

Гия Берлиани рвал и метал, пользуясь тем, что из аппаратной не проникал наружу ни один звук.

— Его нужно пасти, Георгий. Нужно контролировать. Он здесь самый умный. И кое-что подозревает.

— Подозревает? Я удивляюсь, как меня еще никто из них не назвал «ваше благородие»!

— Гия, в день нашего возвращения из Непала по радио и по ТВ нас упомянули в программе новостей.

— Просто замечательно! Он слышал?

— Я не знаю. В какой-то момент он изменился в лице и начал рассказывать мне про моего однофамильца-альпиниста. Я закосил под полного идиота.

— Это было наверняка несложно.

— Князь, а ты больше никаких альпинистов-однофамильцев не вспомнил? Это Глеб Асмоловский.

— Тот самый?

— Да, тот самый!

Глеб Асмоловский, «снежный барс», на счету которого — четыре советских «семитысячника», первое восхождение на Хан-Тенгри в альпийском стиле, и орден, пожалованный ее величеством королевой Англии за спасение двух ее подданных на пике Победы. Подданные имели неосторожность выскочить на штурм вершины без рюкзаков и палаток, налегке. Так нередко делают, но именно в этот день и именно этим подданным не повезло: они не рассчитали времени, заблудились, не нашли палатку и начали потихоньку замерзать. Конечно, вышла спасательная группа, но холод убил бы англичан раньше, чем группа добралась бы до них.

Глеб Асмоловский совершил невозможное: ночью поднялся один по очень крутому и сложному маршруту, нашел англичан, отпоил теплым кофе с коньяком и выдал им свой спальный мешок, где оба слегка отогрелись. Этого было достаточно, чтобы протянуть время до появления спасательной группы.