Мой спаситель - Глиннис Кемпбелл

Непроизвольно его взгляд переместился на ее грудь, жадно пожирая соски, возвышавшиеся над водой. Низ его живота свело судорогой, и он с трудом подавил желание коснуться одного из матовых полукружий.

И тут он почувствовал, что за ним наблюдают. Он поднял голову и обнаружил, что смотрит в затуманенные сном светло-зеленые бриллианты.

Лине сонно моргала. Двигаться не было никакого желания — ванна была такой теплой и уютной, а смотреть на мужчину, который в упор разглядывал ее тело, было так приятно. Она не видела причины, по которой следовало бы разрушить ту негу, в которой она пребывала. Она даже не отпрянула, когда цыган склонился над ней и его губы оказались слишком близко. Казалось, он что-то нашептывает ей, возбуждая ее, но при этом ничего не требуя взамен. Она ощущала влагу его волос и запах эля в его дыхании.

Вкус ее губ доставил Дункану райское наслаждение. В его чреслах нарастало возбуждение, как у мальчишки, и он принялся страстно целовать ее, поддерживая рукой затылок и накрыв ее губы своими. «Она и в самом деле ангел», — успел подумать он, жадно исследуя второй рукой ее мягкую податливую плоть и не встречая сопротивления.

Внезапно его ангел отпрянула, словно опомнившись, и оттолкнула его.

В жилах ее пульсировала паника, как шерсть в валяльной машине. Все происходило слишком быстро. Господи, его губы были восхитительны, она просто теряла голову. Но предостережения отца били в набат в ее голове.

Наконец она высвободилась из объятий цыгана и резко выдохнула. За подобную дерзость ей следовало отвесить ему пощечину. Непременно. Именно так посоветовал бы поступить ей ее отец. Словно прочитав ее мысли, он схватил ее за запястья.

— Не вздумайте ударить меня снова, — предупредил он ее.

— Не вздумайте… поцеловать меня снова, — робко парировала она.

Еще никогда у Дункана желание не проходило так быстро.

В одно мгновение он словно прикоснулся к раю, в следующее — стал Адамом, изгнанным из рая.

— У меня нет такого желания, — заверил он ее ровным голосом. — Но вы — дурочка, если станете отрицать свое желание поцеловать меня.

— Как вы смеете… — выдохнула Лине.

— Не пытайтесь отрицать это. Ваше тело достаточно красноречиво говорит за себя. — Он с укором взглянул на нее.

— Отпустите меня! — вскричала она, и лицо ее залила краска.

— Я отпущу вас, если вы признаетесь, что хотите меня.

— Отпустите меня, — предупредила она, — или я закричу.

— В борделе? — рассмеялся он. — Никто не обратит на это внимания.

— Если вы сию же минуту не отпустите меня, я сделаю так, что вас… закуют в кандалы!

Ее слова рассмешили его.

— В кандалы? По какому обвинению — за то, что я поцеловал вас?

— Вы… простолюдин. — Она буквально выплюнула это слово. — Вы не имеете права прикасаться ко мне. Во мне течет благородная кровь де Монфоров.

Он мгновенно отпустил ее руки.

— И только? — не веря своим ушам, спросил он. Он не мог поверить в то, как все обернулось. Неужели эту женщину всего минуту назад он целовал? — Вы полагаете, мой поцелуй опозорит вашу кровь? Прошу великодушно простить меня, миледи, — с сарказмом заметил он, — если мое происхождение доставляет вам неудобства!

Но не преминул добавить:

— Это не беспокоило вас, когда вы меня обнимали!

Звук пощечины прозвучал так же резко, как удар хлыста в часовне.

Он снова схватил ее за запястья, стиснув зубы, медленно про себя досчитал до десяти и, презрительно оттолкнув ее руки, выпрямился.

Наверное, ему не следовало злиться на нее. В конце концов, у нее не было причин верить в его благородное происхождение. В ее понимании он оскорбил то, что сам считал совершенно естественными предрассудками. Она просто озвучила то, что практически все считали истиной, — простые люди стоят по развитию ниже тех, в чьих жилах течет благородная кровь. Но он почему-то ожидал от нее большего, особенно учитывая ее собственное сомнительное происхождение.

Рука у Лине ныла от пощечины, но ее гордость пострадала куда сильнее.

— Держитесь от меня подальше! Не смейте ко мне прикасаться… — сказала она, ужаснувшись тому, как изменился ее голос.

Цыган не сводил глаз с ее губ, а потом, язвительно усмехнувшись, пробормотал:

— Нет, на самом деле вы хотите, чтобы я к вам прикасался. В этом и заключается ваше несчастье.

Сердце бешено забилось в такт его словам — как он был прав! Но она не нашла слов для ответа.

Он подхватил с пола свою одежду и быстро оделся. Расчесав волосы пальцами, он застегнул на поясе кошель, схватил две бутылки вина и направился к двери.

— Кровать в вашем полном распоряжении, ваше высочество, — он отвесил шутовской поклон.

— Куда вы направляетесь? — поинтересовалась она, пытаясь скрыть тревогу в голосе.

— Подальше отсюда.

— Но здесь есть мужчины, которые…

— Я ошибался. По-моему, у вас мастерски получается отгонять от себя мужчин, — ответил он и с грохотом захлопнул дверь, оставив Лине одну в остывающей ванне.

«Идиот», — выругал себя Дункан, прислонившись спиной к запертой двери. Он не мог поверить, что позволил чертовым принципам помешать уложить в постель это небесное создание, оставшееся по ту сторону двери.

Разумеется, в нем говорило неудовлетворенное желание, хотя в глубине души он понимал, что так поступать было бы неправильно. Он легко мог соблазнить ее, но ведь он, в отличие от многих благородных господ, не принадлежал к числу мужчин, которые пользуются женщинами только для мимолетного удовольствия. И дело даже не в том, что у него было много женщин. Просто он не ложился с женщиной в постель до тех пор, пока не только тело, но и ее душа не принадлежали ему.

Вот и сейчас здесь, в борделе, где было полным-полно жаждущих утешения девиц легкого поведения, этой ночью он не станет искать удовлетворения. Нет, решил он, сегодня он утопит свои терзания в выпивке.

Вылезая из ванны, Лине не могла сдержать дрожь. Она завернулась в льняную простыню и тщательно вытерлась, словно стараясь стереть следы прикосновения цыгана. Одинокая слезинка скатилась по щеке, слившись с каплями воды, пока она плотно закутывала свое предательски прекрасное тело в простыню.

Это не может быть правдой, с отчаянием думала она, и в душе у нее поднялась волна страха, появившегося еще тогда, после первого поцелуя. Она была де Монфор. Она была леди, а не какой-то распутной крепостной девкой, которая бросается на шею первому встречному мужчине, случайно оказавшемуся поблизости.

Да, она тоже испытала желание, когда он склонился, чтобы запечатлеть на ее губах тот страстный поцелуй. Но она никогда не станет вести себя, как ее шлюха-мамаша, несмотря на то что ее родословная испорчена крестьянской кровью. Она сумела обуздать свое желание, разве не так? Разве честь не возобладала над плотью?