Нет звёзд за терниями - Олли Бонс

у неё руки. Я ж говорю, это неблагодарная гадина с мозгами набекрень. Чего ещё ждать от рождённых на Свалке? Зверёныши, до которых с рождения никому дела нет, их бы стоило там и придушить. Плод воровки и убийцы — разве из такого могло вырасти что-то путное? Тьфу!

Соседи по камере уставились на Кори.

— Хотите знать, как она убила старика? — продолжил тот, за спиной.

Ему не ответили. Наверное, никто не хотел знать. Да и Кори не хотелось, чтобы эти слова звучали. Вот только у Бегуна чесался язык.

— Однажды ночью, — смакуя каждое слово, прошипел он, — эта тварь перерезала спящему глотку. И знаете, что она прихватила с собой, удирая? Голову старика.

Человека на койке передёрнуло. Что выражали лица остальных, не было желания проверять.

— Так что не вздумайте её развязывать, — подытожил охранник. — И близко не подходите, не то я за жизни ваши не ручаюсь. У неё не было причин обижаться на старика, в том поклясться могу. Видать, какие-то шестерёнки в этой больной башке крутятся не в ту сторону. Если такую потянет вас убить, причины ей не понадобятся.

Договорив, он примолк, но Кори спиной чувствовала тяжёлый взгляд.

— У всего есть причины, — сказала она. — У всего.

Если кто и мог помочь, то лишь эти люди, с которыми её заперли в одной клетке. Что стоило тому, у двери, помолчать? Теперь, пожалуй, доверять ей не станут.

И оправдываться смысла нет. Здесь никому не нужны её оправдания.

— Пить хочется, — сказала Кори, ни к кому особо не обращаясь.

Сперва показалось, им нет дела. Но вот седой прошёл в угол, где стояла небольшая бочка, поднял с пола кружку, наполнил. Значит, этот не боится. Хоть один, и то хорошо.

— Врата вправду уничтожены? — спросил он, осторожно поднося влажную кромку к губам Кори. — Ты видела?

— Да, — кивнула она, сделав глоток. И прошептала:

— Охранник когда-нибудь спит?

А затем продолжила обычным голосом:

— Эти белые деревья… их сокрушили тяжёлой машиной, разломали на несколько частей. Мне кажется, врата не восстановить.

Седой помрачнел, качая головой, поднялся с колена и отошёл. Неясно, то ли он так ответил на вопрос Кори, то ли предпочёл не замечать этого вопроса. А жаль, в одиночку отсюда не выбраться.

Впрочем, надежда на лучшее ещё оставалась.

Глава 16. Гундольф. У ворот

Уцелело всего трое поселенцев, не считая Эммы. Гундольф переправил их, плачущих и растерянных, на сушу, а там подоспели и возвратившиеся от Вершины.

На берегу состоялся тяжёлый разговор.

— Как жить-то теперь, как жить? — причитали люди.

— Наших надобно б схоронить… — нерешительно протянул кто-то.

— Убираться надо, да поживее, — возразил Гундольф. — Разведчиков ведь ждут в городе, я думаю. Не вернутся они к сроку — ну, кто-то явится их искать. А корабль бы ко дну пустить.

— Это ж дом наш, что ты мелешь!

— Дом, не дом, да только те, что Флоренца забрали, корабль ваш видели и знают, что искать. И уж отыщут, в том я не сомневаюсь. Надо бы вам новое место найти.

С этими доводами нехотя согласились, но людей переполняли гнев, страх и отчаяние. Слабые духом в трудных обстоятельствах любят искать виноватого, и удивительно ли, что крайним оказался Гундольф.

— А ведь из-за тебя всё! — закричала растрёпанная старуха, толкая его в грудь. — Что вы к нам полезли? Не так я думала век дожить!

— Во-во, — мрачно сказал один из мужиков. — Головы нам задурил обещаниями, гляди как мы встряли теперь. Сам-то жив, цел, а наши померли безвинно.

— Я крики их до смерти не забуду, — дрожащим голосом произнесла поселенка, спасшаяся с корабля. — Да и сама там могла лежать. Ты нам счастья не принёс!

— И веру-то, веру у нас отнял! — подняла к небу лицо, залитое слезами, ещё одна. — И пусть всё неправда, да только куда как легче жилось, когда в сердце была надежда: вернётся однажды Пресветлый Мильвус, и с ним на эти земли придёт благословение Хранительницы. Самые трудные, самые тёмные дни я проживала лишь с этой верой, а теперь что у меня есть? Что, скажи? Что есть теперь у всех нас?

И несмотря на то, что старик Стефан и Эмма пробовали вступиться, Гундольфа хором обвинили во всех бедах. Разбили сумку, цветок растоптали, а его самого толкали и проклинали, пока он не пригрозил, что даст отпор. Тогда притихли, но от ненависти, горящей в их глазах, делалось не по себе.

Гундольф показал Стефану, как управлять лодочкой. Они слетали к кораблю, загрузили лодку припасами и вещами, всем, что могло пригодиться на новом месте. Напоследок выломали пару заплат, дав ход воде, и поднялись поспешно.

— Душа болит оставлять наших, — сказал старик угрюмо. — Мы хоронили, бывало, кого и в море, но не так. Эх, бедняги.

Гундольф молчал, сжимая в руке светляка. Он нашёл его брошенным в каюте мальчика.

Поселенцы решили держать путь на север, двигаясь вдоль побережья. Чем дальше от Раздолья, тем лучше. И чужака они, конечно, приглашать с собой не собирались, да он и не напрашивался.

Его дорога теперь лежала в город. Там была Кори, с которой хотелось поговорить по душам. А ещё Флоренц. Этому, правда, если брата нашёл, Гундольф и даром не нужен — вот ведь и светляка парнишка бросил. Но даже если не брать в расчёт этих двоих, Раздолье — единственное место в здешних землях, где можно жить не в нищете и грязи, а так, как прежде привык. По крайней мере, хотелось в это верить.

Ни припасов, ни воды страннику не дали. Ну хоть подвезли немного и высадили там, откуда сумеет дойти, и на том спасибо. Могли ведь и не жечь драгоценное топливо. Да и лодочка, не рассчитанная на большой вес, едва летела.

— Пригляди за мальчиком, — попросила напоследок Эмма. — Если что, ищите нас на севере.

Он кивнул, хотя и было что возразить. Земли не малы, поди ещё кого сыщи, зная лишь примерное направление. Да и Флоренцу, пожалуй, рады окажутся не больше, чем Гундольфу. Мальчик ведь бросил своих, а его новые друзья напали на поселенцев.

Да Эмма, должно быть, всё это понимала.

Гундольф отошёл на пару шагов, взмахнул рукой в прощальном жесте и следил, как тяжело гружённая лодочка поднимается и плывёт прочь над бурой равниной, над пустошью, к западному берегу, чтобы свернуть над морем к северу.

А когда светлый купол и серебристый блеск борта исчезли, растаяли в жарком мареве, путник сверился с компасом и зашагал на северо-восток.

Он брёл по бездорожью, с тоской