Лабиринт - Яэко Ногами

не отрываясь смотрела ему в лицо. Сёдзо как будто впервые видел ее стройную белую шею, волевой подбородок, яркие, изящно изогнутые губы, похожие на два миниатюрных лука, сложенные тетива к тетиве. Только сейчас он почувствовал всю прелесть Тацуэ. Но вдруг черты ее лица стушевались, расплылись у него перед глазами, и перед ним встало то, другое лицо. Он вскочил со стула. Видение исчезло. От толчка Тацуэ чуть не повалилась на пол. С испуганным, растерянным видом Сёдзо схватил ее маленькие холодные руки в свои горячие ладони и помог ей подняться.

— Ты, наверно, не думала, что я такое ничтожество? Теперь ты еще больше будешь меня презирать,— сказал он, виновато улыбаясь.

— За что? Вы были искренни, и это хорошо.

— А я теперь смотрю на тебя совсем по-другому.

Тацуэ молчала.

— Ведь теперь я узнал, что и Таттян, оставаясь сама собой, все же умеет страдать.

— Не надо смеяться надо мной! Все это ложь!—почти выкрикнула Тацуэ и отдернула свои руки. Стоя перед ним, она глядела на него в упор; лицо ее приходилось почти на уровне его лица — Сёдзо был ненамного выше ее. И снова она заговорила горячо и бессвязно, она упрекала его в том, что он никогда не понимал ее, никогда не хотел довериться ей, что он сам кривит душой и поэтому не верит в ее искренность... В голосе ее слышались обида и горечь, глаза гневно сверкали, и вдруг из них полились слезы, потекли по ее нежным щекам. Внезапно она прильнула к нему. Сёдзо почувствовал на своем лице прикосновение влажных ресниц, ощутил солоноватый вкус горячих слез. Его охватила несказанная нежность, какой он никогда еще ни к кому не испытывал.

Это чувство было таким сладостным, что он не мог бы назвать его братской нежностью, и таким волнующим, какой не бывает дружба, но не было в нем той радости, того блаженства, какое приносит с собою любовь. Быть может, в нем изливалась их взаимная долгая привязанность, которая могла бы перерасти в настоящую любовь, если бы все сложилось иначе.

Во всяком случае оба они сейчас почувствовали и поняли, что это прощание перед предстоящим ей замужеством, прощание с юностью, прощание с прошлым, прощание с тем, что никогда уже не вернется.

Глава шестая. Черный поток

Парламент был распущен, прошли новые выборы. Обе правящие партии 44 по числу депутатских мандатов поменялись местами. Между ними клином врезалась группа депутатов от пролетарских партий, получивших двадцать четыре места в парламенте. Это было как гром среди ясного неба, и «порядочное общество» долго не могло прийти в себя от изумления. Пролетарские кандидаты получили абсолютное большинство голосов везде, где они выставлялись. В условиях жестокого подавления свободы слова народ этим путем стремился выразить то, чего не мог высказать открыто. Как больной дифтерией, лишенный возможности говорить, народ «знаками» выражал свои желания.

Некоторые склонны были считать, что причиной этого события явилось разочарование народных масс в прежних депутатах, которые накануне выборов обычно выступали с широковещательными программами, а после выборов сразу же забывали о них. Продажность и лживость этих депутатов дискредитировала их в глазах народа. А наряду с этим надвигалась новая, еще более опасная угроза со стороны фашистских элементов, которые все наглее поднимали голову. Оказавшись между двумя огнями, народ предпочел отдать свои голоса тем, кто не принадлежал ни к одному из этих лагерей.

Но как бы там ни было, победа пролетарских депутатов на выборах представляла собой не что иное, как волеизъявление народа, отвергавшего тех, кто хотел навязать ему политику силы и безумных авантюр. Отдавая голоса кандидатам пролетарских партий, народные массы голосовали за более умеренный, разумный и безопасный курс во всех областях государственной жизни, и прежде всего во внешней политике. Это было всеобщим желанием. Народ выступал против военных авантюр. Казалось, что на политическом горизонте уже появился просвет, словно бледный диск солнца выглянул где-то из-за туч, заволакивавших небо. Но это длилось недолго, Громадные черные тучи снова затянули небосвод, и разразилась гроза. Вскоре произошли новые события, которые всколыхнули все общество, отодвинув назад дела недавних дней, и настроение народных масс стало иным, чем после парламентских выборов.

У Сёдзо были сильные боли в желудке, и он уже пятый день не ходил ни в контору домоправителя, ни на уроки к Тадафуми.

«Сегодня, пожалуй, надо будет пойти»,— подумал он, просыпаясь после долгого тревожного сна. Боли в желудке хотя и поутихли, но все же давали себя знать. К тому же и погода выдалась на редкость скверная: было холодно, сыро, не переставая валил мокрый снег, как это обычно бывает в начале февраля. Не поднимая головы с подушки, Сёдзо посмотрел в окно: кругом все бело, и сверху падают, падают белые хлопья. «Поваляюсь еще денек»,— решил он, зябко ежась под одеялом. Четыре дня назад он был у Оды, снимавшего комнатушку со столом в районе Коисикава 45, и они засиделись допоздна. Когда он возвращался от Оды, на улице шел снег, дул резкий ветер, поднималась метель. Сёдзо долго ждал трамвая, но так и не дождался. Домой он добирался пешком и сильно продрог. Поплатившись за это болезнью, он решил теперь быть осторожнее. Однако в полдень он все-таки поднялся, выпил горячего молока и, не снимая ватного кимоно, спустился вниз — Сёдзо жил на втором этаже пансиона.

Старик Окамото встретит его, конечно, с кислой миной, он не любил, когда служащие долго болели, но Сёдзо это было безразлично. Жаль только, что пришлось прервать уроки с Тадафуми. Он решил позвонить и сказать, что завтра собирается возобновить занятия.

Не дойдя до телефона, находившегося под лестницей, он встретил хозяина дома, полного мужчину лет пятидесяти, который быстро шел с полотенцем в руках, по-видимому из умывальни. Вытирая руки на ходу, хозяин окликнул его:

— Ужас-то какой, а? Что творится, что творится!

— А что случилось? — встревоженно спросил Сёдзо.

— Да разве вы не знаете? Убиты все министры. Все! Молодые офицеры с отрядами солдат ночью напали на министров и истребили всех до единого. Всех до единого!

Хозяин выглядел растерянным и говорил как в бреду,

Сёдзо вдруг почувствовал какую-то пустоту в голове, сердце у него замерло; его бросало то в жар, то в холод. Он не мог выговорить ни слова.

Хозяин небрежно сунул полотенце в карман своих вельветовых брюк, оставив добрую половину его болтаться вдоль штанины, и стремительно