Клетка - Игорь Вардунас

Рубикон.

Последнюю черту. Которую с такой легкостью переступил. Или не существовало вовсе никакой черты и он всегда был таким? Просто тот, другой, все это время прятался где-то глубоко внутри, дожидаясь подходящего часа.

Мимо с диким ржанием пронесся объятый пламенем расседланный скакун, плевавшийся с хвоста и гривы искрами. Пару секунд спустя он исчез во тьме за воротами.

Там. За чертой.

– Как Авеля Каин на нож поставил… – вдруг раздался тихий знакомый голос. – И Бог, увидев это, заплакал…

Болотов огляделся и среди разбросанной кучи бетона и кирпичей разрушенной пристройки увидел Шпунта, лежавшего в неестественной позе.

– А-а, это ты, братуха. Живой. А я вот не фартовую масть вытащил. Видишь… Достала, гадина. Ктулху заказывали, м-мать…

– Шпунт! – Болт бросился к другу, опустился рядом с ним и только сейчас понял – у того был сломан позвоночник. – Ты как?

– Просто замечательно, – кроваво оскалился Шпунт. – А сам-то что, не видишь?

Он хрипло и беззлобно хохотнул. В легких булькала кровь.

– Карачун мне, братуха.

Болт смотрел на него, не зная, что сказать.

– Знаешь, почему меня Шпунтом кликали?

И дожидаясь ответа – естественно, Болт не знал, приятель никогда об этом не говорил, – стал рассказывать.

– Я до всей этой оперы с зажигательным концом в РЖД начмехом кантовался. Возвращаюсь как-то из Минска в Брест на поезде Москва – Варшава. В Бресте погранпереход в Польшу. На поезде меняют колесные пары под узкий буржуйский стандарт. – Он снова закашлялся, харкнул красным. – Да погоди ты. Сейчас уже помру. Дай дорассказать. Это была преамбула, мать ее. Значит, стою себе в тамбуре, курю. Рядом – мужик со своей тянкой. Балакают. Мужик вдалбливает – в Брест прибываем в ноль-сорок, уезжаем в два с копейками. Зазноба дивится, мол, а чего так долго? Пока пассажиры таможенный досмотр пройдут, пока колеса на поезде поменяют… А зачем колеса менять? На зимние… В Европе с этим строго. Вот я как шпунты точненько и подгонял… Тут можно смеяться…

Болт улыбнулся, но Шпунт уже не дышал. Так никогда никому и не рассказав, за что получил пожизненное.

Поезд под откос пустил? Мост железнодорожный взорвал? Теперь уже не важно. Бессмысленно.

Колония догорала.

Болт поднялся с колен и пошел дальше.

Ступив на смятые ворота, окруженный искрами и кружащимся пеплом, он в последний раз обернулся.

Рассветная морось.

Легкая, невесомая. Воздушная.

Окружает. Обволакивает. Щекочет кожу. Словно играет.

Тихонько шуршит под ногами гнилой листвой.

Мягкая.

Как до Войны. До всей этой хрени. До всех нас…

Как в прошлом.

Когда мы все были еще живы.

Хмарь исчезла. Сгинула. Развеялась, будто морок, столько лет пивший души обитателей колонии и наводивший ужас, не дававший покоя. Словно страшный горячечный сон, от которого я наконец проснулся.

И снова убил, пытаясь сделать добро.

На круги своя.

Неужели это клеймо на всю жизнь?

Убийца. Проклятый.

Изгой.

Есть ли у меня теперь душа? Да была ли она?

Я прислушался, словно мог уловить ответ. Не выкинул ли я ее тогда, много-много лет назад, вместе с болтом?

Кто теперь я вообще?

И Аська… Анастасия Калинина.

Падший ангел.

За что?

Это моя вина, и я должен хоть как-то, хоть что-то исправить. Это я привлек Хмарь, слился с нею, стал ею, и в результате – еще одна трагедия, как будто Катастрофы было мало.

Но ведь я до последнего момента ничего не знал…

Впрочем, никто ничего не знал. И теперь уже некому об этом рассказать.

Я чуть повел головой: издалека еще доносился ворчащий звук удаляющегося БТРа. С Асей все будет хорошо, я уверен. Правда же?

Глупый, запутавшийся «герой».

Как искупить?

Перед кем?

Господи, если Ты есть… прости и помоги. Прости их и помоги им. Знаю, я не умею молиться и не умею верить. Да и что теперь просить для себя самого?

Вот я стою перед Тобой в старых спортивных штанах и футболке, весь заляпанный кровью. С грязным ботинком в одной руке, из которого буквально на моих глазах выстрелил зеленый росток, и с мачете в другой. А передо мной раскинулось необъятное безлюдное болото. Такое знакомое и теперь такое чужое. Кое-где торчат покосившиеся и проломленные крыши когда-то обитаемых домов. Раньше я их просто не замечал, настолько привык. А еще – косые палки-указатели с выцветшими вымпелами. Рядом с одним из них вдалеке мелькнул знакомый кошачий силуэт Ра, на ходу обвил столбик хвостом и пропал. Бывай, хвостатый.

В небе широко протянулся яркий мазок радуги.

По моим щекам, утопая в поседевшей бороде, сбегают капли дождя, словно слезы.

Может, это они и есть.

Все в неизменном круговороте сводится к одному: есть время жить и приходит час умирать. Всему свой срок. А я до безумия хочу жить. И идти к ним, к живым и здоровым.

Родным.

Теперь я свободен.

А знаете, надежда не такая уж и страшная штука, если покрутить.

Я просто пойду вперед, хорошо? И буду идти под Тобой, пока могу.

А там…

Щелк-щелк-щелк…

КОНЕЦ

Грамбх!!!

От удара о бетонный пол стеклянная маска респиратора с хрустом разбилась. Осколки поранили лоб и щеки, но Мичиган инстинктивно успел закрыть глаза. Сверху на рюкзак продолжали рушиться ломаные доски и прочая шелестящая гнилая труха. В голове шумело, в ушах стоял тонкий писк. Во рту ощущался привкус соли, при падении он прикусил язык.

Наконец летящий сверху град прекратился. Он некоторое время лежал, прислушиваясь к своему телу. Хорошо еще, сознание не потерял. Вот тогда бы точно пиши пропало.

Но инстинкты брали свое. Он на чужой территории. Тяжело сипя в фильтры, Зэф перевернулся на бок и, выставив карабин, включил фонарик, быстро оглядывая помещение, в котором оказался, и выцеливая в ярком кругу по углам возможную угрозу. Быстро метнул взгляд влево. С другой стороны была стена. Поняв, что нападения ожидать неоткуда, и отложив оружие с фонариком, Мичиган все так же, не поднимаясь с пола – удар был слишком сильным и выбил из легких достаточно воздуха, – стянул за лямки рюкзак. Положив его рядом с собой, он тяжело перевернулся на спину и некоторое время лежал, окутанный густым облаком медленно оседающей пыли, золотыми искорками сиявшей в луче фонаря.